Участники литературной дискуссии начали расходиться, и, сунув в карман адрес школы, Лёва собирался было откланяться, но Алла Сергеевна напомнила ему, что он обещал рассказать ей подробней о проекте задуманного им журнала. Он, конечно, остался, но это было неловко, потому что он сам этих подробностей не знал и знать не мог, так как идея создания нового журнала как приманки посетила его внезапно и безответственно. И все же природная изобретательность позволила ему не ударить в грязь лицом, в большой степени потому, что Алла Сергеевна склонна была отнестись к нему весьма снисходительно. Приходилось признать: эффектная поэтесса давала Лёве понять, что она к нему неравнодушна, как — о, ужас! — и он к ней. Действительно, в присутствии этой женщины у Лёвы впервые в жизни сладостно кружилась голова.
Да, у него не было детства и юности, но и любовной жизни у него тоже не было — с ранних лет его мотало и швыряло из одной невыносимой ситуации в другую, пока его не отыскала Ольга. Тетя, по сути, усыновила его и открыла дорогу в ту судьбу, о которой он мечтал, и он остерегался вступать в любовную связь, тем более что женщину, которая поразила бы его воображение, он до сих пор не встречал. Но сейчас — эта женщина сидела перед ним, а Ольга через несколько дней собиралась отбыть с театром на гастроли в Соединенные Штаты и впервые за два года предоставить ему свободу действий. И Лёва очертя голову ринулся в разверзшуюся перед ним пропасть.
Для начала он пригласил ее послушать сочиненную им музыку. У него это получилось совершенно случайно, он проговорился, что вечером ему разрешено четыре часа практиковаться на рояле в Академии музыки. Алла — а они к тому времени уже избавились от докучливого российского обычая называть собеседника по имени-отчеству — изъявила желание присутствовать при этом. Лёва сразу согласился. Ведь он давно страстно желал, чтобы кто-нибудь заинтересовался тем, как и что он играет, тем более что Алла закончила Московскую консерваторию и преподавала в музыкальной школе. Как выяснилось, она и в Берлине зарабатывала преподаванием музыки — ясно, что не поэзией!
Лёва привел Аллу в Академию и целый час играл ей свои композиции, после чего, выслушав ее вполне обоснованные восторги, он попросил ее уйти, так как собирался разыгрывать этюды, предложенные ему преподавателем. Уходя, она пригласила его назавтра на легкий ужин перед тем, как он отправится в Академию. А дома у нее все у них получилось так внезапно, что он опоздал в Академию на полчаса, чего с ним раньше никогда не случалось.
В воскресенье он поехал к Ольге попрощаться и заодно порыться в гардеробной в поисках мундира для встречи с друзьями Алексея Саврастина. Формы офицера императорской российской армии в реквизите не нашлось, но зато он отыскал одеяние военного какой-то фантастической державы из давно забытой комедии. Ольга охотно согласилась, чтобы он взял с собой этот мундир, потому что ту комедию театр давно не играл. Но она обеспокоилась самой идеей идти на встречу в военной форме, по ее опыту, люди в мундирах всегда опасны.
Потом тетя потащила Лёву к себе пить чай с какими-то необыкновенными пирожными и по дороге заметила, что он сильно хромает, хотя и пытается это скрыть. Естественно, она не могла оставить без внимания такой очевидный признак обострения его страшной детской болезни. За чаем Ольга стала плакать и умолять Лёву бросить все и поехать на юг Германии во Фрайбург, в санаторий, где лечат Лёвину болезнь. Он же бормотал нечто невразумительное, прекрасно понимая, что лечение в немецком санатории — слишком дорогое удовольствие. В ответ Ольга извлекла из ящика письменного стола конверт с деньгами и объявила, что ее гонорара за исполнение пьес Чехова в Германии хватит на оплату санатория.
Чтобы не огорчать Ольгу, Лёва согласился взять деньги, пообещав себе, что потом решит, ехать ему во Фрайбург или нет.
