— Тс-с! — Марбери покачал головой.
— Эти великие люди… — взгляд Энн объял весь зал. — Все эти великие люди собрались здесь для трудов во имя Господа — и короля. Мне говорят, что я не должна отвлекать их. Мой отец нанимает наставников, чтобы занять меня. Я уже посрамила нескольких. Вам об этом сообщили, брат Тимон?
Марбери вздохнул.
— Она права, — доверительно обратился он к Тимону. — Она была еще моложе, когда несколько взрослых мужчин пытались и не смогли состязаться с ней в быстроте мысли. Они отказались от места — или были уволены, — с нескрываемой гордостью говорил Марбери. В его словах не было ни намека на сожаление.
— Отлично. — Тимон склонился к Энн. — В таком случае я не стану тратить время на основы и выберу предмет изучения столь же увлекательный, как и поучительный.
— Я увлекаюсь театром. — Энн закрыла книгу, которую читала. — Не обсудить ли нам вашу любимую пьесу?
— Тогда, — поспешно вставил Марбери, — я вас покину…
— Минуту, отец. Если окажется, что я знаю о любимой пьесе этого монаха больше, чем он, ты выпроводишь его восвояси.
Энн обожгла Тимона взглядом.
— Дочь… — вступился Марбери.
— По правде сказать, — спокойно заговорил Тимон, — я редко бываю в современном театре, и — с вашего позволения — только слабый ум избирает «любимые» предметы. Однако в данный момент мне весьма нравится некая комедия. Возможно, вам известны прекрасные строки из нее:
«О ничтожное, жалкое племя людей, дети праха, увядшие листья.
О бессильный, о слабый, о немощный род, преходящие бледные тени.
О, бескрылые, бренные вы…»[1]
Марбери взглянул на Энн.
Ее лицо горело, щеки пылали, глаза потемнели.
— Тысяча извинений, — продолжил Тимон, не сумев сдержать чуть заметной улыбки. — Я думал, что вам знакомы «Птицы». Это величайшая комедия греческого драматурга Аристофана. Я, естественно, читал ее на языке оригинала, но уверен, что данный мною перевод на английский достаточно точен.
Марбери перевел дыхание.
— А теперь, — твердо сказал он, — я ухожу.
Резко развернувшись, он направился к двери зала.
Энн открыла рот, намереваясь возразить, но что-то в лице Тимона заставило ее передумать. Застывшее, невыразительное лицо. Маска человека, которому есть что скрывать.
Тимон придвинул стул к столику Энн и сел напротив.
— Эту пьесу впервые исполняли, — продолжал он, не глядя на девушку, — на великих Дионисиях в конце марта за четыреста с небольшим лет до рождения Господа нашего. Если пожелаете, я могу прочесть ее целиком. Я сохранил ее в памяти.
— Вы меня обманули! — взорвалась Энн. — Нет такой пьесы!
— В сущности, она более реальна, чем ваши современные пьесы, поскольку содержит основные строительные блоки, использовавшиеся почти в каждой комедии, написанной за последующие две тысячи лет. Вы, как я понимаю, изучаете Аристотеля.
Лицо Энн застыло, и в голосе послышался холодок.
— Вы вправе гордиться собой, — презрительно бросила она, — превзойдя девицу!
Тимон на мгновенье прикусил верхнюю губу и встретил ледяной взгляд спорщицы.
— Едва ли девицу… — Он прищурился и сильно понизил голос. — Я предпочитаю смотреть на вас как на товарища по ученым трудам. К тому же мой сан и хранимый более тридцати лет целибат позволяют мне забыть ваш пол. Вы обладаете умом — он стремится к познанию. Вооружитесь знанием, Энн, и тогда вы станете не просто помехой для великих людей, собравшихся в этом зале.
Энн вспыхнула от мысли, что собеседник так легко проник в ее мысли. Однако, хотя она не понимала еще причины, ее воспламенила мысль учиться у этого человека.
Она кивнула.
— Тогда вам следует понять, — начал он, тщательно выговаривая каждое слово, — что в наш век знание есть сила. Каждый из здесь присутствующих владеет латынью и рапирой, слагает стихи и способен написать красками росинку на лепестках розы или, если понадобится, командовать кораблем в сражении. Каждый должен уметь все. Невежество — проклятие Господа, знания же дают нам крылья. Вы живете в неповторимую историческую эпоху. Увы, боюсь, она минет слишком скоро. Вы живете в Англии, которая любит учение. Пусть ваш разум поспешит поглотить все сведения, какие может удержать, пока не настала эра тьмы.
