Тон их, когда они говорили, был вовсе не парадный, а весьма мрачный — так что, похоже, они всерьез про это думали…
А самое интересное было в лагере Стенковац, что у деревни Непроштено. Детская площадка, качели: это всё немецкие солдаты — лучшие друзья европейских детей, вот, построили! Один из этих друзей мне особо приглянулся: этакий кинематографический персонаж, худой, в очках, а на голове у него форменная кепочка с длинным козырьком, это ретро, знаете, мода лета-осени 1941 года, в свое время покорившая всю Европу. Симпатичный, одним словом, паренек. Подзываю его.
Подходит, улыбается. Я ловлю пробегавшую мимо албанскую девчонку лет четырех, поднимаю ее и вручаю немцу:
— Подержи минутку!
Фотограф делает снимок на память: «Немецкий солдат-освободитель со спасенной албанской девочкой на руках».
Первый дубль, второй, третий… И вдруг девчонка разрыдалась. Клянусь, я ее не подговаривал! Ну ладно, отдали ребенка мамаше, беседуем. Немец же мне вроде как земляк, что ли.
Военнослужащий оказался старшим ефрейтором; по-немецки это будет Hauptgefreiter. Корень тут «frei», то есть свободный. Ну я ж говорю, освободитель.
— Ты понимаешь, что сербы не забыли еще, как вы над ними работали в 1941–1944 годах? — спрашиваю его.
— Я к этому не имею никакого отношения. Если у вас есть вопросы, обратитесь, пожалуйста, к нашему пресс-офицеру.
Солдатик зря волновался — с пресс-офицером штаба группировки НАТО в Македонии я уже беседовал, когда водил к нему репортеров, аккредитоваться. Это был капитан Бундесвера Хоубен. Когда я у него утверждал сюжет снимка («немецкий солдат-освободитель со спасенной…»), ребята попросили — ни один мускул не дрогнул на его лице. Он идею одобрил и сам посоветовал заехать именно в этот лагерь.
Я тогда поболтал с Хоубеном о том о сем:
— Herr капитан! А может, вам, немцам, не соваться бы в Югославию? Гитлер в ней держал сколько-то дивизий и все равно не смог извести партизан… Они тут ваших весной 45-го сильно гоняли. Не боитесь, что югославы могут до сих пор на вас обижаться?
— Да ну! Если французы с итальянцами пойдут воевать в Косово — они тоже будут считаться врагами!
— Вы понимаете, враги бывают разные… Француза они мирно застрелят, и ладно. А с вас шкуру снимут живьем и горло перегрызут. Представляете, чего вы от них напоследок наслушаетесь?
Немцу неловко:
— Но ведь силы-то интернациональные! Что ж, всем идти, а нам — нет?
— Не только вам! Еще и туркам не надо сюда соваться. Они, кстати, и не лезут, в отличие от вас.
Капитан задумывается. До него, наконец, доходит, что турки, братья по оружию, по НАТО — не идут в Югославию. В самом деле! Шо ж такое…
— Да… Поколения должны пройти, чтоб всё успокоилось! — капитан говорит об этом осторожно, ему тут нужен баланс — и авторитет НАТО не уронить, но и печальные немецкие уроки истории не проигнорировать. Он в форме, при исполнении, как же без политкорректности-то.
Хоубен продолжает:
— Непростые это все процессы! Сколько времени понадобилось, чтоб у русских изменилось отношение к немцам!
— А кто вам сказал, что оно изменилось?
Он смотрит удивленно. Я его спрашиваю:
— А знаешь ли ты, как в России добродушно в быту называют немцев?
— Ну и как?
— Фашистами.
— Не может такого быть! — восклицает он ритуально. Но по глазам видно, что он все-таки больше верит, чем не верит…
Полицейский на выходе из лагеря беженцев дергает меня за майку со словом Moscow и преданно смотрит в глаза и говорит слова, к которым я привык за те дни:
— НАТО — но гуд. НАТО — капут! Зашто Русия не помога? Что проблем?
Я решительно останавливаюсь. Пора поговорить с ними начистоту, пришло время наконец объясниться:
— Ты сколько получаешь? 500 марок? И дом у тебя свой? И машина есть? Хорошо. А твои русские коллеги живут в степи, в вагончиках, после того как немцы их выгнали из Европы. И зарплата поменьше твоей и вся задержана. Климат у нас мерзкий, да еще Чечня, президент в больнице живет который год, от коммунистов житья нет. Тошно! А тут еще ты и требуешь от меня начать мировую войну. Молодец, выбрал момент!
Я говорил с ним резко на правах старшего брата, ну, как бы от всея Руси. Он слушал молча, и его дружки — тоже. Помолчав, они достали из сумки полдесятка крашеных яиц, оставшихся от недавней Пасхи, — видимо, в рамках гуманитарной помощи нашим бедным офицерам.
