— Я не знаю, что отвечать, — и запнулся, плотно сжав губы.
— Да, выходит, и вправду говорят, что ты минетчик, — Ваня упорно молчал, губы сжались еще плотнее, — что ты педик… Ладно, пацаны, пойдем, мне лично, в падлу с минетчиком за одним столом сидеть. — Муся поднялся. — Придется признаться завтра пацанам, что ты в рот берешь за деньги.
— Это не правда! Я в рот не беру.
— Это ты будешь завтра доказывать.
Поднялись и Макс, и Абрамчик. Абрамчик брезгливо поморщился и сплюнул.
— Постойте, пацаны, постойте, — Ваня схватил Мусю за руку. — Я понял. Я совершу поступок. Я пацан. Я не минетчик.
— Ты понимаешь, что ты должен совершить? — Муся высвободил свою руку.
— Понимаю, конечно, понимаю. Я поступок должен совершить.
— Как ты считаешь, Никаныч, биолог наш, хороший человек?
— Ну, я не знаю, наверное, хороший, я не знаю… Мне он ничего плохого не сделал.
— А слышал, что про него говорят, что он гомик?
— Слышал… Но разве это правда?
— Это правда… И, по-твоему, хорошо, что биолог наш — гомик?
— Я не знаю… вообще-то… плохо, наверное.
— Чего ты отвечаешь: «я не знаю», «наверное»? Отвечай, как надо, — рявкнул Макс, отвесив Ване приличный подзатыльник. — Чего ты мнешься, ты меня уже достал!
Спрятав голову в плечи, Ваня сел на лавочку, и сжался, точно воробей от холода.
— Отвечай, — Макс размахнулся.
— В общем-то, не очень.
— Не очень?!
— Нет, я, конечно, не так выразился, — плохо, конечно.
— Плохо?
— Ну, я не знаю, как еще сказать…
— Сказать надо так: убить его надо.
Косо глянув на звереющего Макса, Ваня поторопился:
— Конечно, правильно, его убить надо. — И поднялся со скамейки.
— Сядь, — приказал Макс. — Убьешь Никаныча — долг простим, не убьешь — за тобой штука баксов… — и, размахнувшись, Макс кулаком въехал Ване в грудь.
Повалившись на землю, глубоко дыша, Ваня еле выдавил:
— За что?!
— Чтобы помнил. Пиши расписку.
— Какую расписку?!
— Опаньки, — развел Макс руками, — а деньги кто, я, что ли, должен? Встань.
Ваня встал, и крюком, с левой, Макс въехал кулаком в Ванину печень. Сев на землю, Ваня, задыхаясь, заплакал:
— Не надо! Не надо бить.
— Садись, — предложил ему Муся и перевернул тот самый тетрадный лист, на котором велся счет, положил его перед Ваней. — Садись и пиши.
— Не понял, что ли? Садись, пиши! — Максов голос прозвучал более доходчиво.
Поднявшись, Ваня сел за стол, взял авторучку и, всхлипывая, стал писать под диктовку Муси: «Я, Мамкин Иван, в честной игре проиграл Абрамову Дмитрию одну тысячу долларов. Отдам в течение трех дней. Если не отдам, то я отсосу у него, и он трахнет меня в жопу».
— Число и подпись.
— Вот и мило, — бережно свернув лист, Муся положил его себе в нагрудный карман рубашки, сел напротив Вани.
— Не плачь, ты же пацан. Замочишь Никаныча, расписку верну тебе.
— Меня же посадят.
— Да, брось ты. Скажешь, что он тебя домогался — мы подтвердим, и никто тебя сажать не будет, а наоборот, героем сделают.
— Правда?
— Конечно, правда, истинная правда.
— Ну, что, пацаны, — обратился Муся к остальным, — в козла, в дурака?
— В секу, — первым пискнул Абрамчик.
— В се-э-эку-у-а-ха-ха-а, — смехом взорвался Макс.
— В секу, в секу, в се-е-е-ку, — на перегонки блеяли, визжали, стонали Макс и Абрамчик. Муся, лишь беззвучно улыбался, а Ване хотелось вновь разрыдаться… Но нет. Он теперь крепился. Нельзя ему было плакать, никак нельзя. Пацан он, и поступок должен совершить. И думал он примерно об этом, но думал как-то сумбурно, хаотично. Мысли его, то забегали вперед, и Ваня уже видел зарезанного Никаныча; то выдавали желаемое за действительное, рисуя поверженного Абрамчика с пачкой денег в руке, стоявшего перед Ваней на коленях, протягивавшего ему пачку денег и ревущего: «Я больше не буду играть в карты, забери все мои деньги, а я пойду в тюрьму»; то беспощадно возвращали Ваню в настоящее. И здесь, во всей красе, представало счастливое лицо Абрамчика, петухом оравшего: «В секу-ка-реку».
Ваня отнесся ко всему очень серьезно. Теперь он был обязан совершить «поступок», и то, что рядом с ним сейчас весело смеялись и хохотали, Ваню даже злило. Ему через три дня человека убивать, а они ржут тут, сволочи.
