Во время монолога лицо Макса благородно зверело и выражало жажду справедливого отмщения. Муся протянул руку, удержав готового уже взорваться в праведном гневе Макса, и заметил:
— Но я прекрасно понимаю твое состояние и прощаю тебя; думаю, и Макс тебя простит, — Макс на это снисходительно улыбнулся и, соглашаясь, кивнул. — Но это только один раз, — и на это Макс кивнул. — Садясь за стол, ты знал, что игра будет серьезной, попасть мог каждый, попал ты. И веди себя, как мужчина, а не как последняя истеричка. Совершил поступок, отвечай за него. А иначе ты добьешься только одного — все-все узнают и просто будут плевать в тебя, и никто за пацана не будет тебя принимать, а только за последнего гомика и минетчика. Но я знаю, что ты не такой. Так что докажи, что ты мужчина, и отвечай за свои слова и свои поступки.
— Но у меня нет таких денег, — произнес растерянно Ваня, слушая ровный, убедительный голос Муси.
Странно, но он начал верить в свою виновность. (Ему нечего было возразить). Он даже не вспомнил, что и Муся, и Макс также должны Абрамчику, и много, целых двадцать тысяч, каждый. Не вспомнил, не до этого ему было: последним ничтожеством чувствовал он себя. И не оттого, что Макса хотел несправедливо обвинить, и не оттого, что в отказ пошел. Ярко встали перед ним мама его, сестра. Вот кого он обманул. И правду Муся сказал, что каждый мог попасть, но получилось, что попал он, Ваня. И снова прав Муся — мужчиной быть надо, а не истеричкой последней. И, наконец, совсем Ване не хотелось, что бы в него вся школа плевалась, гомиком и минетчиком называли. Последнего ему совсем не хотелось.
— Но у меня нет таких денег, — повторил он совсем раздавлено.
— Сядь за стол, выпей с нами пива, и мы все обсудим.
Подчинившись Мусе, Ваня поднялся, ноги от неудобного сидения затекли и неприятно покалывали. Сделав шаг, он грузно опустился на скамейку, вытянув затекшие ноги.
— Теперь я вижу, ты настоящий пацан, не дело пацану, как шавке, валяться на земле и выть пискляво, точно сучка последняя. Не думаю, что ты хочешь, чтобы класс и школа узнали о твоем ползании. А то, узнав, не то еще подумают: подумают, что ты, чтобы долг не отдавать, отсосал у нас у каждого. Знаешь, как в зоне играют, когда денег отдать не можешь? — на просто так. Это значит, на жопу. Значит, опустят тебя все по кругу и в ротик, и в попу. Но на это играют не пацаны. А ты пацан. А пацаны, знаешь, на что играют, когда денег нет? На человека играют. Поставят на кон какого-нибудь педика, и, если кто проиграет, кровь этому педику пускает. И никто ему слова плохого не скажет. Потому что поступил он, педика этого замочив, правильно, как пацан настоящий должен поступать. Вот и выбирай, кем тебе быть: педиком или пацаном. — Муся улыбался, но глаза смотрели жестко. Не улыбались глаза, ответа ждали и сами ответ подсказывали.
— Я пацан, а не педик, — выдавил из себя Ваня.
— А раз пацан, то и поступи, как пацан. На зоне, и не только на зоне, вообще, по жизни, карточный долг — долг чести. Ты можешь занять деньги и не отдавать их совсем, можешь позже отдать, но если ты проиграл в карты — ты обязан отдать деньги в срок. Долг чести. А если денег нет, то компенсируй чем-либо другим. Люди квартиры свои подписывают, машины, или же поступки совершают — понимаешь, поступки; поступок, достойный настоящего пацана. У тебя денег нет, машины нет, квартиры нет, которую ты можешь подписать. Остается поступок. Ты — пацан, а настоящий пацан всегда может совершить серьезный поступок. Ты готов совершить настоящий поступок?
— Я не знаю. Смотря что.
— Так настоящий пацан не отвечает. Так может только педик ответить. Ты педик?
— Нет.
— Тогда отвечай, как должен пацан отвечать.
Ваня растерянно смотрел на Мусю, не зная, что говорить и что от него хотят, как ученик, вызванный к доске, совершенно не знающий, что ему отвечать.
Ваня смущенно стал озираться, ища помощи у Макса и даже у Абрамчика. Но ни Макс, ни Абрамчик даже не смотрели на него. Макс, с пуленепробиваемым лицом, упрямо смотрел в одну точку, куда-то за деревья, Абрамчик курил и всем видом выражал одно большое презрение. Не найдя в них поддержки, Ваня глупо улыбнулся (даже хихикнул, заискивающе, как дурачки на рынках хихикают, когда деньги выпрашивают), ужасно смутился от этого и, не поднимая глаз, рассматривая трещинку на столе, тихо пробубнил, точь-в-точь как двоечник на уроке:
