Онна, не открывая глаз, двигалась под его руками, держась за широкие плечи мужа. И женское лицо в рассеянном зеленоватом свете стало совсем молодым. Как лицо её дочери…
Почти одновременно с грудным вскриком Онны на другом конце деревни в изукрашенной шкурами лесных котов спальне проснулся Мененес. Он не слышал того, что делалось в хижине Меру и на мостках вокруг неё. Просто с каждой ночью сон вождя становился всё короче, а мысли кусались степными хорьками. Просыпаясь, Мененес не пошевелился. Открыл глаза и стал смотреть в полумрак, разбелённый ночным светом, даже руку не убрал с мерно дышащей груди. Думал о главном охотнике, о Меру, отдавшем женщин. Недавние мысли о Терике и Терали, первой жене и первой дочери, уже стали прошлым. Вождь — сильный, он смог прогнать воспоминания, что только прикидывались мыслями, а на самом деле просто ходили по кругу, больно кусая и наводя на него слабость, недостойную мужчины. Но Меру беспокоил его. Трус не мог стать лучшим, думал Мененес. А смелый не отдал бы женщин. Так кто он сейчас, его главный охотник? И что он сделает? Два круга Еэнна — немалое время для того, чтобы принять решение. Каким оно будет?
Слабость может превратиться в силу, думал Мененес, глядя на тонкие полосы света, чертящие крышу. Так же, как раненый зверь бросается и умирает на копьях, но не один, а забрав с собой одного или двух сильных мужчин, так и слабый может стать сильным, хоть бы и на время одного поступка. А сильный… может стать слабым.
Мененес погладил рукой широкую грудь и прислушался, не болит ли спина. Настой, сделанный Беритой, помог. Ладда-Ха, притворно ругая за непослушание, втирала чёрную воду в его большую спину и смеялась, когда, опуская голову, подчинялся ей. Вот и он, сильный, сам нашел свою слабость, приведя в дом девочку с широким ртом, всегда готовым для смеха. Хотя бы она не любила его! Он мог бы брать её, как брал всех своих жён, подчиняя, по праву вождя. Не обижая, ценя за женские стати. Но она его любит. И он сам… А ещё её желание, сказанное Еэнну в ночь на озере. Глупая Ладда-Ха рассказала Небесному Охотнику про их любовь. И лежит теперь рядом, дышит тихо-тихо. Живот вырос, — стала похожей на лесного ленивца, что переваливается, торопясь вернуться на дерево. Но всё ещё бегает быстро, поддерживая спереди тайку руками. А он всякий раз стирает со лба пот страха, что споткнётся и упадёт…
Сила превращается в слабость. Слабость — в силу. Середины нет. И всего вокруг по два, как голова и хвост. Хорошее прицеплено к плохому, светлое к тёмному, мокрое к сухому. Что прицеплено к его счастью?
Мененес отодвинулся от жены и сел на постели. Прислушался. За узкой дверью, через коридор, в просторной женской комнате спали его жёны. Мененес привык к дыханию вразнобой, словам, сказанным через сон, и к шевелению тел в тишине ночи. Звуки большого дома не мешали ему, как не мешает уханье ночной птицы, шелест дождя и шорохи среди деревьев. Но мысли его, казалось, кричали громче ночных птиц.
В эти дожди многое шло не так. Жена Акута не ушла в озеро. И спасла мальчика. Значит, уговор с Владыками нарушен. Не полностью, но вот проходит последняя ночь дождей, а Мененес не отдал обещанного. Ребёнок и две женщины. К тем, что исчезли во время урагана и упали с мостков в долгие дожди. Конечно, откроются тропы, и Владыки сами возьмут себе то, что выберут. Но как они поступят с вождём? И как узнать их решение? Он мог бы объяснить, что из-за этой белой женщины, слишком худой, чтоб быть настоящей желанной женой, из-за неё все идет наперекосяк, но Мененес всё исправит! Но из тёмного угла нарисованный дрожащими огнями светляков вдруг зыбким силуэтом выступил Меру с вывернутой рукой, и вождь, вздрогнув, подумал, что они ведь… они могут и его… приказать ему отдать Ладда-Ху!
Плашмя ударил себя ладонью по виску, и светляки рассыпались от движения воздуха, Меру исчез в темноте. Лучше не искать встречи, не слушать того, что могут повелеть. Пусть приходят сами и пусть скажут так, чтоб сказанное не пришлось толковать. Нет! Пусть не приходят и ничего не говорят Мененесу!
