— Отрадно, — пробормотал Корсаков.
Ужин был накрыт в единственной комнате, служившей Анне и спальней, и будуаром и кабинетом. Чтобы совместить все в одном, обстановка была сведена к минимуму: безразмерная тахта, длинный стол вдоль окна и кресло на колесиках.
Корсаков замер на пороге.
В комнате плескался янтарный свет. На полу распустились рубиновый, изумрудные, лунно-голубые и бордовые цветы. В обрезанных по донышко разноцветных бутылках плавились свечи.
— Мне ваша идея понравилась. Вчера весь день крошила бутылки. Правда, здорово?
Анна сидела на брошенной на пол подушке, скрестив ноги по-турецки.
Указала на накрытый низкий столик.
— Будем ужинать, как римляне, полулежа. И говорить исключительно о прекрасном.
Корсаков опустился на подушку, облокотился на тахту.
Анна успела переодеться в шелковый халатик, волосы забрала пучком наверх, две витые пряди падали на плечи.
«Как на портрете», — мелькнуло в голове Корсакова.
Он, как завороженный, не мог отвести глаз от игры янтарного огня на ее коже.
— Анна, глупый вопрос… Как твоя фамилия?
Анна изогнула бровь.
— Очень актуальный вопрос.
— Ладно, вопрос снят.
Он потянулся за бутылкой красного вина.
«Мало ли двойников на свете, — подумал он. — Если верить генетикам, так в девятом колене мы все — родственники».
Рубиновая струя медленно заполняла тонкостенный бокал.
— По папахену я — Шиманская. Нормальная ростовщическая фамилия.
— Не комплексуй. У меня есть друг — Леня Примак. С детства дразнят «Леонардо Примусом».
— А меня — «Шимой», — грустно улыбнулась Анна. — Буду выправлять паспорт на бабушкину фамилию. Белозерская. Классно звучит?
Бутылка в руке Корсакова дрогнула. Рубиновая струя плеснулась на белую скатерть.
* * *
Сердце никак не уляжется в груди. Бьется, пытается вырваться, как зажатый в кулаке птенец. В ушах колышется малиновый звон.
Между жизнью и смертью, на чертовых качелях качается душа. Воспаряет ввысь и вновь ухает в остывающее тело, распятое на панцире огромной черепахи, что плывет по бездонному океану, в черных водах которого отражаются звезды всех семи небес; и до того мига, когда черепаха очередной раз в миллион лет нырнет в черную воду, чтобы смыть осевший на панцире тлен жизни, остался ровно один удар сердца…
Он открывает глаза, поворачивает голову.
Тонкокостная фигурка в лунном свете. Живое серебро волос по плечам.
— Анна, не уходи!
Девушка делает шаг и тает в темноте.
Спустя бесконечное мгновенье он слышит ее шепот:
— Ну что ты? Никуда я не уйду. Я теперь навсегда с тобой.
Живое серебро волос накрывает его лицо, щекочет грудь.
Губы Анны живые, горячие…
В раю будят поцелуем и подают кофе в постель.
Корсаков проснулся в раю.
Плотные китайские жалюзи просеивали солнечный свет, прокрывая стены и потолок тонкой кремово-коричневой штриховкой.
Под локтем стоял поднос. Кофейник и плошка с тостами источали головокружительные ароматы. В розетке прозрачным золотом переливался мед.
Только той, чей поцелуй остывал на губах Корсакова, рядом уже не было.
— Игорь, я убегаю!
— Куда?
— Дела! — почти в рифму ответила Анна.
Ванной заурчал фен.
— Такие дела, — пробормотал Корсаков.
Перевернулся на бок. Сунул в рот тостик. Блаженно зажмурился.
«Игорек, не расслабляйся. Все уже было. И ты знаешь, чем заканчиваются экскурсии в рай. — Он на секунду перестал жевать. — Ну и что? Как учил мировой мужик и никакой писатель Чарльз Буковски, „настоящий мужик тот, кто едва собрав кости, вновь начинает все с начала. Остальным достаточно получить от бабы под дых один раз, чтобы больше не подниматься с пола“. За точность цитаты не ручаюсь, но готов подписаться под каждым словом».
Он налил себе кофе. Макнул тостик в мед.
Прислушался к своим ощущениям; такого кайфа от полноты и безмятежности бытия не ощущал давно.
— Главное, не привыкать, — пробормотал он и надкусил тост.
Игорь блаженно зажмурился, как кот на печке.
В комнату впорхнула Анна, пробежала к столу, оставив за собой шлейф запахов: нежный тропический аромат духов, сладко-синтетический запах лака для волос и теплый ванной. Она уже была одета в просторную юбку, тесную маечку и стеганный жилетик.
