Игорь достал одну, протер. Поднес к свету.
Сердце ухнуло в груди так, что, показалось, не выдержат ребра.
— Дед, ты теперь точно Онассис! — прошептал он.
Трофимыч заворочался.
— Слушай, кончай меня этим Обассысь называть! Обидно же.
Корсаков затрясся от беззвучного смеха.
— Ну что ты там ржешь? Если есть чего в бутылке, давай бухнем на радостях.
— Я тебе бухну! — Корсаков потряс бутылкой. — Трофимыч, этому коньяку двести лет! Ты понимаешь, что это значит?
— Не дикий, чать, соображаю. В рот брать его нельзя — хуже политуры стал.
Корсаков, тяжело опираясь на стол, выпрямился. Задул свечи.
— Дед, отползай!
Он выбрался из пролома. И первым делом обнял Трофимыча. Запашок шел от деда соответствующий, но Игорь не обратил внимания.
— Дед, хочешь этот особняк купить?
— На кой он мне? Гадюшник, еще хуже нашего. Не, я, как решил, домой поеду.
— На персональном самолете ты домой полетишь!
Силы неожиданно оставили Корсакова, и он опустился на пол, привалился к стене. Трофимыч по-зековски присел на корточки напротив. Раскурил две сигареты, одну протянул Игорю.
— Если без фраерманства, много взяли? — спросил он, выдыхая дым.
Невнятная, шелестящая скороговорка прозвучала так, что Корсаков понял в Трофимыче то, что тот тщательно скрывал от посторонних глаз. Трофимыч, действительно, ходил на дело. И бывал в нем не на шестых ролях.
Корсаков невольно подобрался.
— Мебель антикварная, семнадцатый век. Под пару сотню тысяч потянет.
— Баксов? — прошелестел Трофимыч.
— Их, родимых.
— Спалимся, пока нести будем. — Трофимыч цыкнул слюной сквозь щербинку в зубах. — Книжки чего стоят?
— Книги раритетные. Цену назвать не могу. Но тоже под сотню тысяч все без торга.
— А бухло? — Трофимыч указал на бутылку в руке Корсакова.
— Это — чистое золото. Даже пустая бутылка на аукционе стоит двадцать тысяч фунтов. Полная — целое состояние. На коньяк клиента я найду без проблем. С остальным придется повозиться.
Трофимыч затянулся, свистя, выдохнул. Скосил глаза в сторону.
— Что молчишь, дед? — окликнул его Корсаков.
— Мысль одну по бестолковке гоняю. И никак выгнать не могу. — Трофимыч посмотрел ему в глаза. — Сейчас ты меня завалишь, или погодя?
Корсаков тряхнул головой.
— С ума сошел?!
— А накой я тебе в подельники? Два раза кувалдой махнул — и уже в долю. Ага! Сам посуди, ты в Москве все ходы-выходы знаешь. Тебе такую добычу сдать, как два пальца обоссать. А я что? К ворам не пойду, никто я теперь для них. В «комок» книжки понесу, менты прихватят. Получается, в деле я — педаль от дохлого зайца. Зачем же мне на глазах твоих маячить и в соблазн вводить?
— Что-то не пойму, к чему ты клонишь?
— Не в доле я, Игорек, вот мое слово.
— Так не пойдет. Двое, значит — поровну.
— Нет, бери все себе. Мне только на билет денег добудь. И на хлеба кусок в дороге. А дома я сам себе заработаю.
Игорь раздавил окурок об пол.
— Делим пополам!
Трофимыч прощупал его лицо взглядом. Покачал головой.
— Слову твоему я верю, Игорек. Однако, боязно. По-моему, оно вернее будет. Тебе и мне спокойнее. И не спорь. — Он поплевал на окурок, щелчком отбросил в угол. — Ты сходи, с друзьями своими добазарься. А я добычу постерегу. Как вернешься, все тебе под отчет сдам. А ты мне за это… Ну, сотни две баксов прямо здесь отслюнявишь. Мне на все-провсе за глаза хватит. И баста — расходимся.
— Я сказал — пополам!
Не, Игорек. Спасибо, конечно. Золотая ты душа… Однако, будет по-моему. Так мы оба дольше проживем. Это пока тут мебеля да бутылки, мы добрые, а как бабки зашуршат, волками станем. И не спорь!
— Ну что ты гонишь, Трофимыч?!
— Моя доля — моя воля! — с непривычной Корсакову твердостью в голосе произнес Трофимыч.
Корсаков, опираясь на стену, поднялся.
— Ладно, дед. Сиди здесь и думай. Я ненадолго. Приду, мы к этой теме вернемся.
Трофимыч, почему-то остался сидеть в своей арестантской позе, только голову свесил ниже. Корсаков даже в полумраке разглядел, как мелко подрагивают плечи Трофимыча.
— Дед, ты что скис?
Трофимыч через силу выдавил:
— Игорек… Когда обжимались, я об тебя потерся. Это… Волына за поясом у тебя.
Корсаков машинально пощупал пистолет.
