— Что случилось, Игорь? — прошептала Мария, опустившись перед ним на корточки.
— Случилось… — едва шевеля мертвым языком, повторил он.
Потянул носом. С трудом сглотнул слюну. От запахов еды вдруг проснулся волчий аппетит. Он даже не мог вспомнить, когда и что ел последний раз. Живот подвело от боли.
Мария, словно угадав, стала подвигать к нему плошки с салатами и тарелки с закуской.
— Ешь, ешь! Господи, что же ты с собой творишь? — запричитала она. — Сейчас горячего дам. Еще не остыло.
Она метнулась к плите, загремела посудой.
— Вот. Господи…
Она поставила перед ним миску с тушеной картошкой.
Увидев сочные куски мяса, Корсаков застонал. Схватил вилку и стал жадно поглощать, обжигаясь, давясь и чавкая.
Мария молчала.
Забив первый голод, Корсаков придвинул салат-оливье. Всегда его ненавидел, называя «окрошкой из остатков завтрака под майонезом». Но сейчас захлебнулся слюной, такой вкуснятиной он ему показался.
— Иван… где? — пробормотал он с набитым ртом.
— Батюшку провожать пошел. Сегодня колокол на звонницу подняли. Осветили, как полагается. Батюшку обедом угостили. — Она всплеснула руками. — Ой, ну я безмозглая!
Она наклонилась и достала из-под стола початую бутылку вина. Развернулась, не вставая со стула, взяла с буфета рюмку. Дунула в нее, поставила перед Корсаковым.
— Иван не стал, мы с батюшкой чуть-чуть пригубили. А тебе сейчас надо. Как лекарство. Ты ешь, ешь, я налью.
Мария вытащила пробку и стала лить в рюмку густой красный кагор. Пахнуло лечебными травами, сладкой горечью и чуть-чуть гречишным медом.
Рука Марии дрогнула, струйка вина соскользнула со стенки рюмки. На скатерти расплылось кровавого цвета пятно.
Корсаков зажмурился. Вилка выпала из пальцев.
— Что с тобой? — словно издалека долетел вскрик Марии.
— Ты зачем взяла карты, Мария? — мертвым голосом произнес Корсаков.
— Вот в чем дело…
Бутылка со стуком опустилась на стол. Теплые пальцы сжали запястье Корсакова.
— Игорь, очнись! Игорь, слышишь меня? Очнись!!
Он с трудом открыл глаза.
* * *
— И ты подумал, что я взяла их? Впрочем, логика понятна. Решил, раз человек так много знает о масонах и герметических орденах, то просто не удержится и прикарманит такой раритет. Да, Игорь?
Анна наискосок мерила нервными шагами кабинет. Корсаков сидел в кресле Ивана, устало вытянув ноги.
Спрятав кисти рук в рукава вязаной кофты, Мария встала напротив него. Наклонив голову к плечу, ощупала лицо Корсакова долгим взглядом.
— Игорь, в том-то все и дело, что я знаю достаточно, чтобы опасаться даже прикасаться к таким вещам! — с укором произнесла она.
За окнами стих ветер. Установилась гнетущая предгрозовая тишина. Воздух в кабинете, казалось, превратился в густой прозрачный кисель.
— Зачем же меня погнали сюда? — спросил Корсаков.
— Кто?
Он вспомнил Рэдерика, замахнувшегося на него стальным кнутом.
— Не важно.
Анна вздохнула. Замолчала, глядя в пол.
— Игорь, есть иная причина, — глухо произнесла она. — Мне кажется, что карты — лишь повод.
Корсаков разглядывал свои пальцы. Оказалось, они хранят память о тяжелой рукояти боевого меча, о шершавом посохе, о грубо выточенной рукоятки кишкореза, переделанного из косы. Можно было бы легко уговорить себя, что все привиделось, приснилось, явилось в алкогольном мороке. Если бы не эта память, сгустившаяся в суставах пальцев.
— Игорь! — окликнула его Мария.
— Да? — Он нехотя очнулся от раздумий. — Я слышал, карты — это повод. Но без них мне не жить. Такой вот расклад.
— Вы, кстати, раскладывали их?
Корсаков кивнул.
Анна тяжело вздохнула и покачала головой.
— И не помнишь, как легли карты?
— Не-а.
Мария отвернулась к окну. За стеклами в сгустившихся ранних сумерках замер парк. Ни один листок не дрожал. Жуткая, неестественная тишина давила на уши.
— Гроза будет страшная. Батюшка сказал, сегодня День Всех святых. Особый день.
Она резко развернулась.
— Игорь, вам страшно?
Корсаков покачал головой. На сердце, действительно, лежала корка льда.
— И у вас нет никакого предчувствия? Будто земля вот-вот разверзнется под ногами.
— Уже на самом дне, — ответил он.
Анна подошла к столу. Передвинула стопки папок.