– Платформа готова, господин капитан, благоволите посмотреть, – это громко – на публику, а вполголоса, обходя платформу – уже другое:
– Поговорите с ней, Сергей Владимирович, странная она какая-то, и я бы не стал эту странность списывать только на боевой стресс. Эльфийский бальзам любой срыв купирует, хотя бы на время, уж поверьте. А ее трясет как в лихорадке, хотя температуры нет и фляжка почти пустая. Посмотрите сами, я бы ее в таком состоянии никуда не отпустил.
В домике царил полумрак, и навстречу Сереге никто конечно не кинулся. Он снял сапоги, бросил куртку на нижнюю кровать и вскарабкался наверх. Этель едва угадывалась в углу кровати, свернувшаяся, как всегда, почти в клубок и закрытая плотным шерстяным одеялом. Серега придвинулся ближе и аккуратно обнял ее за плечи. Тело девушки сотрясала крупная дрожь, даже зубы постукивали. Кисти рук глубоко засунуты в подмышки, колени почти у подбородка. Молчит. Не зная, с чего начинать разговор, да и начинать ли вообще, Попов начал гладить чуть влажные волосы. Этель задрожала еще сильнее и чуть слышно, со всхлипом попросила:
– Не трогайте меня, господин, я не достойна вашей заботы.
Серега решил это заявление проигнорировать, продолжая гладить не только волосы, но и плечи, и через некоторое время почувствовал, как разжимается где-то в глубине девичьего тела туго сжатая, почти звенящая сталью пружина. Но она все еще пыталась вырваться:
– Вы ничего не знаете, я пыталась вас убить. Несколько раз пыталась. Чужими руками, но пыталась.
– Я знаю, – так же тихо, одними губами, на ухо ответил Попов, – ты сразу нашла своих?
– Эльфы, – дрожь постепенно уходила, – они меня сразу поймали, как только я от стоянки отошла. Они шли за нами. За вами.
– Поймали? – удивился Серега, не забывая гладить ее волосы.
– Они думали, я – орк. Мелкий снага, отбившийся от войска. – Попов почувствовал, как она улыбнулась. Чуть-чуть краешками губ, но все же.
Снаружи пропел рог, заголосили что-то орки, платформа качнулась и поплыла в пространстве.
– Удивились, когда поняли, с кем имеют дело?
– Конечно. И если бы не эльфийская кровь, и не поверили бы. Лучше бы не поверили. – Серега как раз проводил ладонью по лицу и почувствовал, как мгновенно намокли закрытые пушистые ресницы.
– Ну, ты что, не надо, – он попытался остановить слезы, – все же хорошо сейчас. Ты жива, это главное. Не плачь, пожалуйста.
– Есть вещи, которые хуже смерти, Сережа. Ты и сам это прекрасно знаешь.
– Ты о городе? О поражении? – не понял Серега.
– Я о плане Повелителя, – неожиданно твердо сказала Этель, – о коварном, ужасном плане, в котором я стала разменной пешкой.
Она вдруг села на кровати, вывернувшись из рук Попова, и тыльной стороной ладони вытерла слезы:
– Он не ошибся, отправив меня с вами сюда, на мою родину. Наоборот, он все просчитал и все продумал, но хотел, чтобы я поверила в его ошибку, и я поверила. Да и что мне оставалось делать? Он приказал следить за вами, раз уж вы так хорошо ко мне относитесь. Это не планировалось с самого начала, тебе должны были подсунуть другую женщину. Моложе меня, но симпатичнее и опытнее. Она-то такое умеет и знает, что вы бы ее от себя никуда не отпустили. Я должна была лишь спровоцировать тебя на жалость, разыграть жертву. Но получилось так, как получилось, и я стала главным оком и ухом Властелина при капитане Мордора и его страшной машине. На какое-то время мне показалось, что я его переиграла, – Этель грустно усмехнулась, – переиграла майара, Повелителя Мордора, представляешь?
Серега, конечно, не представлял, но согласно кивнул. Нащупал в полумраке узкую холодную ладошку, прижал к щеке, согревая. Этель вздохнула, мягко отобрала руку и снова глубоко засунула кисти под мышки, отгораживаясь от внешнего мира. У Попова от огорчения зачесался нос, и он задал так мучивший его вопрос:
– Про канат ты придумала?
Этель втянула голову в плечи:
– Я. Кто там еще вашу машину видел, будь она неладна? Трудно было рассчитать усилие на канате, но у меня получилось. Немного удачи не хватило.
– Да уж, – хмыкнул Серега.
– Я не буду оправдываться и просить прощения. Я должна была это сделать. Мне было бы больно всю оставшуюся жизнь, но эта моя жертва измученной родине. Несостоявшаяся.
