— Расчетливо действует, обдуманно, точно, — сказал Орджоникидзе.
— Я давно уже смотрю, товарищ Серго, — откликнулась Валя.
Смазчик обернулся. Мы увидели обросшее курчавой бородкой привлекательное круглое лицо. Худощавый, небольшого роста, он нас живо оглядел. Свет его фонаря задержался на фигуре Орджоникидзе.
— Разрешите продолжать, товарищ народный комиссар?
— Работаете вы, товарищ, замечательно. Приятно смотреть, — сказал Серго.
— Раньше мне не позволяли так работать. Мол, нарушаешь правила. А теперь доверили…
— Нарушаешь правила? — с интересом переспросил Серго. — Какие же это правила?
— Вы извините, товарищ Орджоникидзе, я сейчас разговаривать не могу. Я должен заканчивать.
— Заканчивайте, заканчивайте…
Смазчик пошел дальше, к следующей оси, а за ним, любуясь им, его сноровкой, следовал Орджоникидзе. Вот он снова обратился к смазчику:
— Скажите, вы не проехались бы со мной немного? Поговорили бы… Встречным вернетесь.
— А отпустят? — спросил смазчик.
— Попробуем нарушить правила, — улыбнулся Орджоникидзе. — Может быть, окажут нам доверие, разрешат.
Серго заметил на перроне дежурного в красной фуражке и направился к нему. Мы с Валей пошли вслед. Дежурный вытянулся перед наркомом.
— Через двадцать минут, товарищ народный комиссар, подойдет московский… К нему прицепим ваш вагон.
— Знаю… Я к вам, товарищ, по другому поводу. Можно попросить вас отпустить со мной вон того смазчика на несколько часов? Как он у вас? На каком счету?
— Хороший рабочий… Быстро обрабатывает составы. — По-видимому, желание наркома казалось дежурному удивительным. — Но ему, товарищ народный комиссар, следовало бы помыться, переодеться. Он все там у вас измажет.
— Ничего. В вагоне найдется умывальник. Да и переодеться, пожалуй, что-нибудь ему найдем.
Попрощавшись с Валей и со мной, Серго, сопровождаемый дежурным, снова пошел к смазчику.
Мы с Валей еще побродили у станции, потом по тропке, проложенной вдоль насыпи, зашагали домой. Валя озябла в своей вязаной кофточке, мы шли, прикрывшись одним пиджаком.
Близ выходного семафора, светившего зеленым глазком, нас обогнал московский поезд. Он не развил еще полного хода, мимо нас проплывали освещенные вагоны. Вот и последний вагон… Я сразу узнал занавеску, которую раньше, когда окно было открыто, слегка колыхал ветер. Теперь оконная рама была поднята. Две тени смутно вырисовывались на занавеске. Был различим профиль Серго, подавшегося к сидевшему напротив собеседнику, лицо которого охватывала короткая курчавая бородка.
— Смазчик! — в один голос произнесли мы.
Поезд прогрохотал. Мы стояли в тишине под открытым небом.
— Калло! — вдруг сказала Валя.
— Тебе тоже пришла на ум эта легенда? — удивился я.
— Да… Помнишь, ты мне рассказывал про Любарского, как он расписывал старый мир. Калло-де возможны только там, а у нас царство стандарта.
Валя смотрела вслед исчезнувшему поезду, стояла, уткнувшись подбородком в мое плечо.
— Серго с этим смазчиком так же, как с тобой? Верно? Он везде ищет талантливых людей, нарушителей шаблона.
У меня вылетело:
— Не то что Новицкий.
— И сравнивать не смей! Я и сегодня не верю ему!
По-прежнему прикрывшись одним пиджаком, мы пошли дальше под сверкающими весенними звездами.
Постройка мотора и, главное, доводка его заняли еще приблизительно полгода. Наконец ранней зимой 1932 года, по первому снежку, мотор погрузили и повезли в Москву на государственное испытание. На заводе он был уже испытан, непрерывно проработал семьдесят пять часов. Это была новая, повышенная государственная норма.
— А затем, — сказал Бережков, — я опишу вам, мой друг, одну ночь, последнюю ночь государственного испытания «Д-31».
Я провел эту ночь дома. Перед этим больше двух суток я не спал и никуда не мог уйти от стенда, на котором происходило испытание, — то где-то сидел, то бродил, шатался без дела, ибо на государственном испытании конструктору уже не разрешено ни во что вмешиваться.
«Д-31» уже миновал заветную когда-то зарубку — пятьдесят часов непрерывной работы на разных режимах. Но теперь была новая норма семьдесят пять! Еще сутки должен был крутиться мой мотор. На пятьдесят девятом часу испытаний приехал Родионов, увидел меня, почти оглохшего от страшного воя, с каким-то одеревеневшим, как я сам это чувствовал, от бессонницы лицом, и распорядился немедленно посадить меня в машину, отправить домой спать.
