Мы долго спорили. Мне не удалось его переубедить. Ссылка на Ладошникова только рассердила Новицкого.
— С каких это пор конструктор самолетов считается высшим авторитетом среди мотористов? Ладошников может фантазировать у себя, в своей епархии. Но я не допущу, чтобы наш институт опять залихорадило ради этой сомнительной вещи.
Я снова запротестовал, однако Новицкий утвердился в своем мнении.
— С какой стороны ни подойти, — говорил он, — ваша вещь сомнительна. Или, в лучшем случае, преждевременна. Ну, нашумим, опять выбьем институт из колеи… Да что институт? Собьем с толку завод. Знаете, что сейчас там делается? Осваивают новую технику, не выполняют программы. Если теперь переменить модель мотора, это вовсе сорвет освоение. У нас, Алексей Николаевич, другой план. Из «Д-30» естественно вырастет путем модификации советская конструкция. Мы приняли определенную стратегию. А вы, по существу, сейчас пытаетесь ее сорвать. Уверяю вас, этим мы лишь замедлим темпы…
— Павел Денисович, я же хочу ускорить…
— Для этого у вас есть путь. Организуйте получше работу ваших конструкторских групп. Выполняйте свою пятилетку в три года… Конечно, Алексей Николаевич, вы огорчены, но с государственной точки зрения…
Я не выдержал, вспыхнул:
— Почему вы считаете государственную точку зрения своей привилегией? Только потому, что вы директор? А не может ли статься, что в своей области творческий работник, конструктор, вернее, чем вы, понимает задачи государства?
Со спокойной усмешкой Новицкий взял со стола одну из книг в золотообрезном переплете — пятилетний план авиапромышленности.
— Вот государственный документ, — сказал он. — Не возражаете?
Я промолчал. Новицкий продолжал:
— Составленный к тому же, если мне не изменяет память, при вашем участии. Так?
— Так.
— Однако ваша вещь здесь не числится. Что же, вы будете выступать против собственной подписи?
— Да.
— И, следовательно, против пятилетки?
— Павел Денисович, извините, это формальный довод.
Он прищурился.
— Формальный?
— Да.
И мне вдруг ярко вспомнилась игра в снежки на площадке Моторстроя, вспомнилось, как Родионов, повернувшись к Новицкому, крикнул: «Бей формалиста!» Э, не зря, видимо, у Родионова вылетело это слово, сказанное тогда будто в шутку.
— Да, — твердо повторил я. — Эта книга не догмат. Мы можем, даже обязаны ее дополнять своими делами.
— Так. Желаю вам успеха.
— Напрасно иронизируете… Этого проекта раньше у нас не было. А он нужен, его ждут. Значит, с тех пор, как он появился, что-то прибавилось и в пятилетке.
Он опять усмехнулся.
— С той самой минуты?
— Да, с той самой минуты.
— Алексей Николаевич, можно ли так увлекаться? Вы какой-то одержимый!
— Как вам угодно, но я буду настаивать на своем проекте.
Новицкий нахмурился.
— Что же, созовем совещание старших конструкторов института. Послушаем, что они скажут.
До совещания, назначенного на следующий вечер, я опять не мог ни о чем разговаривать, ни о чем думать, кроме своей вещи. Мне было интересно показать ее одному, другому, выслушать разные мнения.
Однако, представьте, я встретил исключительно единодушный отпор со стороны старших конструкторов института. Как это объяснить?
Надо отбросить, мой друг, какие-либо предположения о личных счетах, скажем о зависти, недоброжелательстве ко мне, главному конструктору, который пришел в институт младшим чертежником.
В эти годы, начиная с первых дней службы, с известной вам головки для мотора «АИШ», я приносил десятки проектов, компоновок, взбудораживал институт, и что же? Что из этого вышло? Где мои великие дела, мои творения?
Вы видите, что вся моя жизнь, вся моя биография конструктора, казалось бы, оправдывала такое настороженное ко мне отношение.
Потом, после многих неудач, я угомонился, вошел в колею, изо дня в день работал, руководил своим отделом, сдал проект глиссерного двигателя, переконструировал мотор «Испано» и так далее. Постепенно наладились и отношения с моими давними соперниками в нашем коллективе, инженерами старшего поколения, которым раньше вольно или невольно я нанес столько обид.
Со мной, в общем, примирились, приняли, признали меня. И вдруг я снова взорвался. Это опять было непонятным и пугающим. И, естественно, сотоварищи-конструкторы отнеслись к моему проекту сугубо критически, сугубо недоверчиво.
