Гека шутил и между делом выстрачивал из оставшихся лоскутов куртки несколько перепонок, которые затем прикреплял к платформам сабо. Как ни странно, но весь этот конструктор, состоящий практически из отходов пенопласта, старой куртки, сумки из блестящей чешуи и далеко не нового резинового коврика был успешно собран. С нежностью и трепетом Гека подтирал рукавом старой рубашки остатки клея, любуясь своим изобретением. Я был крайне удивлен результатом. На меня смотрели реально симпатичные женские сабо, явно импортного производства.
— Ну, юнга, нравится? — Гека продолжал с любовью смотреть на свое творение, напоминая собой Леонардо да Винчи, только что закончившего писать Мадонну.
— Ну, теперь остался последний штрих, подпись мастера.
— Подпись мастера? — переспросил я, — ты, что же хочешь на подошве написать свое имя и фамилию?
— Мой юный друг, в нашем бренном мире такие скульпторы, как я, лишены возможности ставить свои инициалы на таких шикарных произведениях искусства, потому что в СССР, к сожалению, существует уголовный кодекс, который я пытаюсь не нарушать. Если я оставлю свои инициалы на этих, с позволения сказать, скульптурах из Парижа, то меня быстро найдут, но не для того чтобы увековечить, а для того чтобы наградить.
— Наградить? — удивился я.
— Да, да, да! Именно, наградить!
— Как наградить? — повторил я, все больше изумляясь.
— Конечно, медаль мне не дадут, — рассудительно объяснял Гека, копаясь в каких-то старых небольших коробочках, — мне дадут путевку.
— Путевку? — моему любопытству не было предела.
— Да, путевку, только не в Крым и даже не на экскурсию в Ленинград, а в места тихие и, возможно, даже удаленные. Скорее всего, это будет прекрасный Тюменский край. У меня там будет бесплатная личная охрана, отдельные апартаменты, совершенно диетическая пища без жира и мяса, и очень много времени для того, чтобы я мог поразмышлять о своем творчестве. Окружать меня будут коллеги с бритыми головами, честно говоря, не очень приветливые, не всегда вежливые и совсем не жизнерадостные. На их лицах никогда не бывает улыбок, зато на теле у них много разных картинок. Только эти картинки не из журналов «Огонек» или «Работница». Эти картинки более похожи на фотографии из журнала «Злая мурка-мурзилка». Называется эта здравница — исправительно-трудовая колония. Без специальной путевки туда никого не пускают, потому и забор вокруг этого санатория, как у правительственных дач, высокий и колючий.
А путевку туда выдают не в профсоюзном комитете, а в самом гуманном советском суде.
Рассказывая мне о «чудо-местах», Гека нашел и вынул из какой-то коробочки квадратную печать, сделанную из небольшой металлической пластины.
— Это штамп нашей фирмы, — произнес Гека.
Я взял в руку этот штамп. Он представлял собой металлическую пластинку с маленькой ручкой, размером со спичечный коробок с иностранной надписью «Mundial Paris». Гека вынул из кармана зажигалку, зажег ее и начал нагревать металлический штамп. Когда он нагрелся до нужной температуры, Гека положил на стельку сабо золотистую фольгу и придавил ее нагретой пластинкой-клеймом.
— Все, — сказал Гека, — отдел технического контроля (ОТК) поставил свою печать. Вот теперь на своем произведении я не только инициалы поставил, но еще и народный контроль прошел.
На сабо красовалось золотистое тиснение «Mundial Paris». Я сказал Геке, что в его «инициалах» есть ошибка, потому что видел когда-то в иностранном журнале, что слово Mundial пишется как Mondial. Гека сказал, что знает об ошибке, но переделывать штамп слишком дорого. И вообще это не имеет никакого значения, так как этого никто и никогда не заметит. Главное слово во всей надписи — Paris.
— Пора. Уже время. — Гека взглянул на «Orient», — семь утра.
— Подобьем итоги. На это время мы имеем пару сабо в руках и смятую трешку рублей неприкосновенного запаса у меня в кармане. Нам надо торопиться. На «толчке» уже собираются люди и среди них есть женщины, которые, наверняка, ждут модную французскую обувь. У нас нет права обмануть их ожидания. Вперед на баррикады!
Мы буквально выбежали из подвала. Выбегая, Гека дал команду дремавшему Петровичу: «Охраняй!» и услышал в ответ его нецензурную брань. Стремительно рассветало. На улице было не жарко и легкий ветерок бодрил. После сырого и темного подвала казалось, что мы почти в раю. Быстрым шагом мы подошли к трамвайной остановке. Скрипящий по-стариковски трамвай двенадцатого маршрута, с одной большой передней фарой, громко хлопнул, открывая двери. Мы бодро вскочили в вагон и уселись. Гека все время смотрел в окно, как будто что-то искал. Проехав несколько остановок, мы выпрыгнули из трамвая и зашли в только что открывшийся продуктовый магазин.
