– Руль нужен?
– А как же! – ответил я. – Только его надо заклинить, чтоб не болтался туда-сюда.
– Тако-ое! – по привычке отплюнулся дед. – Дальше-то что?
– Всё, – не без гордости провозгласил я и выдержал паузу. – Пропалыватель готов. Остаётся перевернуть раму, прикрутить переднее колесо туда, где должно быть заднее, а вместо седла закрепить обоюдоострую тяпку по ширине рядка, примерно такой формы. – Я нарисовал на бумаге греческую букву «омега», расширенную внизу. – Нужно сбоку сорняк смахнуть – наклонил агрегат в ту же сторону, пропустил что-нибудь – дёрнул его на себя. Этой же штукой можно и рядки загортать[22] после посадки. Всё быстрее и легче, чем тяпкой махать…
Мне было бы проще найти понимание у мужиков со смолы, но когда я их увижу? Минимум, через три дня. А дед собирается на прополку уже послезавтра.
Его, кстати, моя задумка, не очень заинтересовала. Глядел на рисунок со скепсисом, взвешивал все риски, представлял, как эта «чертовина» будет смотреться в натуре. С одной стороны, ему очень понравилось, что кардинально ломать ничего не надо. Всё, снятое с велосипеда, можно будет потом поставить на место. Но больно уж деду не климатило[23] даже на день лишиться единственного средства передвижения. Ну и ещё: «А что скажут люди?»
– Нет, Сашка, – вымолвил он наконец, – пустая это затея. Засмеют нас с тобой, как пить дать засмеют!
– Ну и пусть, – нахмурился я и мысленно матюкнулся в адрес тех самых виртуальных людей. – Мы с тобой тоже посмеёмся, когда за пару часов закончим прополку, а они на своих участках будут потеть до темна…
– Ну-ка, посунься[24], Степан! – вынырнула из дверного проёма бабушка, болезненно морщась и на ходу крякая.
Хоть бы тряпку какую взяла или широкое блюдо, чтобы руки горячим чаем не обжигать. Нет, чашку за ручку – и быстрым шагом. Сам, кстати, такое за собой замечал.
Дед отшатнулся и шлёпнулся на панцирь кровати, успев откинуть угол перины.
– У-у, Сашка! Да ты у нас настоящий барин!
А что, разве не так? Последние три года в нашей семье я был центром. Всё в этом доме, включая бюджет, вертелось вокруг меня. Покупка пальто или костюмчика к школе считалось событием, сравнимым с церковным праздником. Подбирался базарный день. Бабушка, краснея от удовольствия, надевала парадную кацавейку из чёрного бархата и мягкие ноговицы[25]. Ну и пуховый платок. Лето не лето, куда ж без него? Что такое макияж, она не догадывалась.
Дед скоблился до синевы, обтирая густую мыльную пену с лезвия трофейного «Золингена» о лист старой газеты, душился «Цветочным» одеколоном. Шляпа, костюм, трость смотрелись на нём по-городскому. Был он высок и красив. Моложавые тётки заглядывались.
Тот магазинчик, что мышкой затаился в дальнем углу рынка, стоит до сих пор. К нему мы добирались пешком. Шли через весь город, раскланивались с многочисленными знакомыми.
– Доброго ранку, Степан Александрович! Куда это вы всем семейством?
– Да вот… внуку костюм идём покупать!
Товар выбирался на вырост, не маркий, с перспективой перелицовки, чтобы с изнанки обшлага и халоши[26] имели запас. Материя тёрлась в руках, просматривалась на свет. Естественно, торговались. Последнее слово было за бабушкой.
После каждой такой отоварки меня вели в фотоателье. Матери на Камчатку высылался отчёт. Мол, видишь сама: щекастый, обут, одет. Не волнуйся, всё хорошо.
Тряслись надо мной старики. Я иногда задумывался: вот на фига им это было надо? Ломала судьба, корёжила, но выстояли они, не предав, не разлюбив. Нет чтобы, как большинство моих современников: выучили ребёнка, поставили на ноги, сбагрили замуж – и гори оно всё огнём! – живут в своё удовольствие. Лишь к старости понял: то были другие люди. Не могли они обходиться без духовного надсущного хлеба, совесть не отмерла. Эти точно нашу страну не сдали бы. Будь на моём месте Серёга или какой-то другой пацан (тот же самый Витя Григорьев), и они в полной мере на себе ощутили бы ту же самую любовь и заботу. Ну, может, на йоту меньше. Я хоть ни капельки на мать не похож, зато косолаплю, как дед, и рубашки у нас со стороны спины поминутно выпрыгивают из штанов и торчат кокетливым хвостиком. Короче, родная кровь. «Вылитый дед Степан!» – притворно сердилась бабушка, чтобы сделать приятно и мне, и ему.
