Что касается пацанов, то им наша парта быстро наскучила, так как вовремя подвернулся более интересный объект для созерцания. На пороге возник ещё один опоздавший, наш завзятый второгодник Женька Полторакипко по кличке Ухастый. Он три года отсидел в третьем классе и первым из нашего коллектива был сегодня с утра вызван в военкомат для прохождения медкомиссии в качестве допризывника. А там для начала стригут налысо и только потом спрашивают, в каком классе ты учишься.
Не успел Женька усесться за свою парту, как был тут же обстрелян всеми наличными средствами, что нашлись у парней под рукой. Ведь хлыснуть по лысой башке бумажной шпулькой или куском пластилина из полой пластмассовой трубки – всё равно что убить медведя. Редко кто мог себе отказать в таком удовольствии.
Чтобы прекратить это безобразие, Надежда Ивановна вызвала Полторакипку к доске. Он потел в своём коричневом пиджаке, скрипел мозгами и мелом, послушно царапая на чёрной поверхности то, что мы писали в своих тетрадках: «Сад наполнился шумом, смехом. Голубые глаза смотрели ровно, спокойно. Мария Павловна встала, вышла в другую комнату и вернулась с листом бумаги, чернильницей и пером. Огонь на свечке беспокойно замелькал, ярко вспыхнул и потух».
Женька писал коряво и допустил ошибки.
– Садитесь, Евгений, три, – вздохнула Надежда Ивановна. – Боюсь, эта оценка будет у вас и за четверть, и, естественно, за год.
Насколько я помню, все педагоги нашему Ухастому выкали, хотя он был из самой обычной семьи: отец – комбайнер, мать – зоотехник в колхозе. Мне кажется, дело тут не в семье, не в блате, не в родственных связях, а в нём самом. Насколько беспомощным он выглядел у доски, настолько уверенным в себе казался вне школы. Да что там казался – был. Начнём хотя бы с того, что во время каникул Женька работал прицепщиком в огородной бригаде, имел карманные деньги и даже вот этот костюм купил себе сам. В прошлой моей жизни он резко ушёл из школы, не закончив седьмой класс, вроде бы женился и к моменту призыва в армию успел настрогать двоих сыновей. Естественно, не служил, а после рождения первенца стал заниматься серьёзным мужским делом – строить собственный дом. При встречах Ухастый всегда здоровался, хотя, наверное, и не помнил, что мы с ним учились в одном классе. Разговаривать с ним было безумно скучно. Две вечные темы: о деньгах и о ценах на стройматериалы.
Вальку на перемене окружили девчонки. Она легко и естественно влилась в этот серпентарий, где до начала заскоков была своим человеком. Интересно на них смотреть. Сбились в тесную кучку, как ёжик в клубок. Только вместо иголок «шу-шу-шу, хи-хи-хи». Беда, коли попадёшь этому зверю на зуб. Годика через три, когда я опять вернусь в эту школу, после такого «шу-шу-шу» они не примут меня в комсомол. Им ведь в кино да на танцы, желательно с мальчиками, а я в футбол да на речку. Получается, не дорос.
– О тебе говорят, – просветил меня Витька Григорьев. – Я в сортире сидел, слышал. Ты, оказывается, Бабку Филониху в центре выгуливал?! Будут тебе «неуловимые мстители»…
До этой минуты я пребывал в состоянии просветлённой печали. Всех простил, со всеми простился, с Витька вон слупил обещание, что не будет галюзить[13], и тут такая подлянка! Вот тебе и Валюха, всё подружкам растренькала! Быстро же у неё эффектом «большого взрыва» все извилины укоротило и привело к общему знаменателю!
Последние полчаса моего бытия в этом реале были безнадёжно испорчены.
На следующем уроке Надежда Ивановна начала диктовать список литературы для внеклассного чтения на летних каникулах. Естественно, я ничего не писал, не до того было. Готовился. Пытался настроить душу на торжественный, всепрощающий лад, отрешиться от суеты. Не получалось. В голову лезла всякая ерунда. С какого-то хрена вспомнилось внутреннее расположение банковских помещений первого этажа. Если сделать ретроспективу в будущее, мы с Филонихой торчали сейчас в приёмной, парта Напрея подпирала центральные двери, а Славка Босяра сидел в директорском кресле. Что касается классной доски, то её вообще вынесли в помещение, куда посторонним вход воспрещён.
