– На! Чего уж там мелочиться.
Он удивлённо вскинул глаза, качнул головой и сказал:
– Иди, отнеси на место.
Кажется, пронесло!
На первое был куриный суп-лапша. Вчерашний борщ мужики смели подчистую.
– Где ты деньги сегодня взял на хлеб и на молоко? – за обедом спросила бабушка.
– После кино остались. Я ведь Вальке мороженое не покупал.
– Что ж ты так? – неодобрительно хмыкнул дед.
– Да жирно ей будет!
– Зачем же тогда приглашал?
– Чтоб одевалась, как человек.
Разговор о Филонихе был мне почему-то неприятен. И я постарался его скомкать.
Бабушка обглодала куриную дужку – тонкую косточку, напоминавшую латинскую букву «V», обхватила половинку мизинцем и протянула мне: держи, мол. Я сунул мизинец в оставшееся пространство, каждый потянул на себя. Косточка хрустнула, у меня оказался короткий огрызок.
– Бери да помни! – сказала она, протягивая мне оставшуюся часть дужки.
Я взял её и положил на стол.
Каждый раз, когда мы ели курицу, она проделывала со мной этот фокус, похожий на ритуал. Смысл его я так и не смог догнать. Не раз и не два спрашивал, да только напрасно. Бабушка унесла эту тайну с собой. Мне кажется, она и сама не знала правильного ответа.
После обеда дед вышел на улицу покурить. Я увязался за ним и тоже присел на брёвнышко. Хотел завести разговор о тротуарной плитке, но не успел. От смолы подгрёб Петро с движком от стиралки под мышкой и мотком кабеля на плече.
– Здоровеньки булы!
– День добрый! – откликнулся дед, «посунулся» в мою сторону и хлопнул ладонью на место рядом с собой.
Петро неторопливо сел, положил поклажу на землю, добавил в общую кучу нож, пассатижи, моток изоленты и достал из кармана початую пачку «Любительских».
– Быть дождю, – произнёс он, выбивая прокуренным ногтем сразу несколько папирос. – Угощайтесь, Степан Александрович.
– Ото ж, – отозвался дед и выбрал себе ту, что прыгнула выше всех, – к завтрему ливанёт!
– Ты, Сашка, всё это во двор занёс бы, – сказал Петро и загремел спичечным коробком. – Будем сегодня испытывать твой агрегат.
– Так он его что, действительно сам придумал? – опять не поверил дед.
– Скажем так: не придумал, а сообразил. Чему удивляешься, Степан Александрович? Мозги-то у молодёжи посвежей нашего. В школу ходят, умные книжки читают. Может, и мы стали бы такими, кабы не война.
– Ото ж, – снова сказал дед. – Гля, как над Вознесенкой захмарило! Скоро и до нас доползёт…
Сидя на агрегате сварщика Сидоровича, я разбирался с моделью трамбовки. Шурупы совсем расходились и почти не держали двигатель на обрезке доски. А с другой стороны забора мужики обсуждали прогноз погоды. Синеватый дымок прорывался сквозь щели и пластался на уровне моих глаз.
– Ну… делу время… – сказал наконец Петро, – айда, Степан Александрович! А то мы вчера пили и неизвестно за что.
Ремонтники перебрались во двор. Я не стал им мешать, переместился на дедов верстак. Он был выставлен по горизонтали. Самое сейчас подходящее место, чтобы сделать опытный образец тротуарной плитки методом вибролитья.
Петро, ковыряясь в двигателе, рассказывал о Москве:
– Там, Степан Александрович, такая лестница, что едет сама собой. Хочешь вверх, хочешь вниз! Всего пятачок делов, и в любой конец города под землёй… Ну, можно сказать, готово. Куда тут поблизости вилку можно воткнуть?
Минуту спустя возле калитки застучала виброплита. Залаял Мухтар, засуетились куры, бабушка вышла во двор разобраться, «что ета там тарахтить».
– Петро, – спросила она, – ты куды Василя дел? Он, часом, не занедужил после вчерашнего?
– Занят сегодня Василь, – важно ответил тот. – В библиотеку пошёл. Ищет литературу. Зря, что ль, мы с ним добывали электротрамбовку? Я ведь, Елена Акимовна, как только услышал от вашего Сашки эту идею, сразу и загорелся! Не всё же нам, думаю, на смоле прозябать? Вот и решили мы с кумом делать и класть у людей тротуарную плитку. Поле здесь для работы не пахано и не меряно, была бы голова да руки…
Меня так и подмывало встрять в этот разговор, но не находил слов сделать это тактично, не нарушая субординации.
– Ой, некогда мне! – засуетилась бабушка. – Сторож в кастрюле стучит! Через полчаса милости просим к столу.
