— Так ты знаешь эту легенду?
— Конечно.
— Откуда?
— Ну, я вообще много чего знаю…
Гаст очень удивился бы, наверное, если б узнал, что Таша не просто заметила его взгляд, но ещё и различила в нём плохо скрываемое восхищение.
— Умная ты всё-таки, Ташка, — вздохнул мальчишка. — Пусть и зубрилка.
— Да ладно тебе, — Таша расплылась в смущённо-довольной улыбке, — читаю просто много…
— Тили-тили-тесто, — ехидненько хихикнула Лив.
— Цыц, стрекоза, — фыркнула Таша в ответ, внося свой посильный вклад в бурные овации, коими удостоила публика наконец смолкшего рассказчика.
"Ночная Тварь"… А откуда она её знает? Наверное, и не вспомнит уже. Всё-таки эта легенда действительно малоизвестна — по той простой причине, что и без всяких неведомых тварей в Долине хватало хоть знакомой "в лицо", но оттого не менее проблематичной при встрече с ней нечисти…
Когда Таша открыла глаза, то первым делом задумалась, открыла она их или нет — темнота вокруг оставалась всё такой же тёмной. Однако спустя некоторое время Таша догадалась поднять руку, чтобы нащупать бархат капюшона, и это самое некоторое время мгновенно вызвало у неё унылые мысли о не шибком быстродействии собственного интеллекта: на принятие стратегического решения такого рода определённо требовалось время меньшей продолжительности.
"…хватит терзаться мыслями о собственной неполноценности. Когда ты засыпала, ты не накидывала капюшон".
"Арон? Зачем?"
С ответом Таша определилась, стоило скинуть чёрный бархат с головы и почувствовать на лице водяную прохладу. Где-то высоко ливень танцевал на мокрых листьях, — Таша слышала, — но капли почему-то не стекали по листве, а разбивались в водяную пыль, которая и струилась туманом вниз, окутывая поляну. Неба за сплошной крышей лиственных крон и видно не было — в лесу царил серый сумрак.
"…какая забота".
"Интересно, сколько времени?"
— Полдень.
Арон сидел, сложив руки на груди, прислонившись спиной к дереву — за границами круга. Звёздочка мирно пощипывала травку рядом с ним.
— Доброе утро, — склонил голову дэй.
Судя по всему, он не был занят никаким делом, кроме ожидания, пока Таша соизволит проснуться.
— Доб… кх-кх, — спросонья голос был чуточку хриплым, — доброе. И давно вы так… сидите?
— Я не выходил из круга до рассвета.
— Вы хоть поспали?
— Немного. Но я два дня хорошо отсыпался в трактире, так что не беспокойтесь о моём самочувствии.
Таша лениво потянулась (при этом с губ её сорвалось нечто среднее между мурлыканьем и мяуканьем), встала на колени и откинула капюшон с лица лежавшей рядом Лив.
— Лив… Лиив! Вставай давай, хватит дрыхнуть!
Безрезультатно: личико сестры оставалось по-спящему безмятежным.
— Лииив! — Таша легонько потрясла девочку за плечи.
— Sit weni'a verbo — мне кажется, вы не добьётесь успеха, — подал голос дэй. — Она не может проснуться… пока.
— Поняла уже, — Таша устало отвела с лица прядь влажных волос.
"…когда же оно кончится, это пока?"
Таша покосилась на свои руки. Вид грязи под ногтями, что ни говори, не слишком обрадовал.
— Отдала бы весь свой хлеб за тазик с чистой водой, — заявила она.
— Этого обеспечить, увы, не могу. Но, насколько я знаю, в паре часов езды отсюда есть озеро.
— Ой, это же здорово!
— Даже в дождь?
— А я люблю купаться в дождь. И гулять в дождь люблю… При условии, конечно, что потом я приду домой, где меня встретит камин, кружка горячего чая и мама с кучей упрёков и сухим полотенцем наготове.
"…но она никогда уже тебя не встретит, забыла?"
Слова сорвались с губ прежде, чем обдумались.
Слова должны были резануть болью.
…но боли не было.
Был лёгкий ёк в сердце и… грусть? И воспоминания, которые не ранят… неясные… размытые. Словно сквозь дымку десятков лет…
За сутки она ни разу не вспомнила о смерти матери.
Она проснулась в нормальном настроении.
"Я… такая… чёрствая, бесчувственная и бездушная эгоистка?"
— Таша, живым — жизнь. Люди уверены, что после смерти близких они обязаны денно и нощно пребывать в трауре, но забывают об одном: те, кто покинули нас, вряд ли хотели бы этого — за теми редкими исключениями, когда кто-то накладывает на себя руки, чтобы его пожалели. Но на такой шаг по таким причинам решаются только… слабые. Серые. Считающие упорно, что их не ценят. А потому на их похоронах жалость наблюдается у одного из десяти присутствующих — остальные же пребывают в нетерпении, когда бросят последний ком земли на могилу и начнутся поминки… Ужасно глупо. И явно того не стоит. Думается, если те самоубийцы видели свои похороны, — с той стороны, конечно, — они грызли локти, так хотелось вернуть всё назад.
