— А если они… — Кто «они» Африкан Салютович додумать не успел, потому что на дороге, по которой они спускались к автобусу, как из-под земли вырос смуглолицый мужичок и гаркнул во все легкие:
— Здорово, соотечественники!
Лихо щелкавшие каблуки и подметки словно налетели на песчаную косу — пошипели и замерли. Беззаботно растянувшаяся цепочка туристов образовала непробиваемый круг, поставив лицом к лицу Хохлаткину и смуглолицего смутьяна. Смутьян снова крикнул:
— Здорово, говорю, соотечественники!
Не оборачиваясь, Хохлаткина распорядилась:
— Африкан Салютович, подойдите ко мне!
Круг разомкнулся, через трещинку выдавив из своих недр коренастую фигуру старосты. Староста оценивающим взглядом окинул незнакомца и невежливо, но и не грубо сказал:
— Кто такой? Документы!
Смуглолицый картинно хлопнул себя по ляжкам и переспросил:
— Документы? А на кой хрен они вольному человеку?!
— Так… Значит, без документов. И давно ты вольный человек?
— Третий год пошел, а что?
— Диссидент, выходит?
— Что-о-о? Ты лучше скажи, как Продовольственную программу решаешь?
Тут вмешалась Хохлаткина:
— Товарищи, не поддавайтесь на провокацию. Быстренько идем к автобусу.
И группа пошла к автобусу. Кроме Африкана Салютовича. Он еще и себе не мог объяснить, с какой стати остался с глазу на глаз с чернявым крикуном. Дать в ухо? И тем самым выразить отрицательное отношение к подобным типам? Нет, об этом он не думал. Подискутировать и наставить на путь истинный? Не то. Пока Африкан Салютович размышлял, какая нелегкая его тут задержала, смуглолицый кричал вслед группе:
— Ну и дундуки вы! Я-то хотел в дешевый магазин вас сводить. Денег ведь у вас на одну туфлю. А я бы по старой памяти…
— Отставить! — прикрикнул староста и не без удивления заметил, как незнакомец на миг подтянулся. То был рефлекс человека, служившего в армии и на всю жизнь запомнившего старшину-наставника.
Идея пришла Африкану Салютовичу первостатейная… Но вида он, конечно, не подал, что забеременел прямо-таки государственной мыслью и, сдержанно потолковав на разные темы, восвояси отпустил смуглолицего полузнакомца. А сам поспешил к автобусу. Плюхнувшись на сиденье, он сквозь зубы процедил:
— Изменник. Предатель. Дезертир. Ну мы еще посмотрим — кто кого.
Лапидарный монолог сменило грозное молчание. Но и оно не было всепоглощающим, ибо нет-нет и приоткрывало ушные заслонки, чтобы выхватить извне толику чужих слов.
— Я спрашиваю у девчонок по-английски, — делилась впечатлениями учительница Белкина, — кто, мол, они такие? А они отвечают: мы будущие морские офицеры греческого флота. Другие бы сказали — никогда бы не поверила.
— Завал! — объявила Нина Фугасова. — А мы с Васей Гвидоновым и Африканом Салютовичем видели место, где торчала двенадцатиметровая статуя из золота.
— Из чистого?
— А то еще какого?
— И куда она девалась?
— Украли, повезли морем и утопили.
Африкан Салютович тихонечко застонал: убей, он и слыхом не слыхивал ни про место, где «торчала» статуя, ни про ее размеры, ни про ее химическое благородство. «И это потому, — попенял он, — что на древние камушки позарился».
— А ты слыхал про статую? — спросил староста у Гвидонова, втайне надеясь, что Фугасова присочинила.
— Слыхал.
— Странно. Почему тогда я не слыхал?
— Спали, Африкан Салютович. Как конь.
Африкан Салютович неожиданно повеселел: все разлеглось по полочкам. И жвачка, подсунутая Фугасовой иностранцем, и золотая статуя, будь она неладна.
— Это с армии привычка. Я всегда любил стоя.
— Оно и видно, — про себя усмехнулся Василий.
На теплоход туристы рванули как домой. Каюты-кубрики, хоть и тесные, да свои, бармены жуликоватые, но ведь дурят не на доллары, а на свои кровные, а обеды на теплоходе? Разве сравнятся они с заморскими питательными пунктами, где на добавку не то что котлету, а ломтик хлеба не дадут. Стоят вышколенные официанты у стены и зыркают по сторонам, кто и как вилкой орудует или ножом. Между собой понятливо ухмыляются. А подумали бы своими головами: много ли ихнего простого люду по ресторанам (не по забегаловкам) шастает. Так думал Василий Гвидонов, без двусторонней поддержки возвращаясь на теплоход. Без старосты Нина Фугасова постеснялась взять его под руку и молча шла рядом. Тут опять откуда-то вывернулись иностранцы с кинокамерами и, пятясь и приседая, стали снимать Василия и Нину. А Василий взял да и обнял Нину и кадры получились, наверное, мировые, потому что иностранцы восторженно зацокали языками.
