Стихи были такие:
Получил едва получку —
И со стройки стрекача.
За такую за текучку
Дать пора бы нахлобучку.
На рисунке был изображён человек, весьма похожий на Чаевых: нос лепёшкой, лысина обрамлена подковкой уцелевших волос, узкие глазки. Такие узкие, словно их прорезали лезвием безопасной бритвы.
Человек с безмятежным полусонным лицом сидит за канцелярским столом и не видит, как люди с чемоданами и узлами бегут на станцию, к поезду.
Другой рисунок весьма выразительно воспроизводил автогонки на дороге «Карьер — отвал». Стихи назывались «Васька, жми до отвала?»
Ну и спешка! Ну и гонки!
Надорвались многотонки,
На дороге до отвала
Их погробили немало.
Гонки есть, а нет рембазы,
И лежат в кюветах «МАЗы».
«Ого, Вилли, ты делаешь успехи! — подумал Ромашкин. — А то прокисал бы на своей метеостанции, писал жалобные вирши об уходящих пароходах… Быть тебе, Вилли, первым поэтом в Однотрубном!»
Навстречу Косте шёл Петрович. На нём, как всегда, была телогрейка. И как всегда, он был под градусом. Что поделаешь? Специфика работы на холодильнике! Петрович шагал к станции, наверное, в пивную.
— Какой нынче праздник? — озорно подмигнув Петровичу, спросил Костя. — День защиты детей? Шахтерово воскресенье? Спас?
— Не. Получка вчера была. Сегодня опохмеляемся.
— А вы знаете, Петрович, один великий человек сказал: нельзя превращать опохмелку в пьянку самостоятельного значения.
— Да? Какие умные все стали! Ты поработай с моё на холодильнике!
Я но хочу работать на холодильнике. Тем более что там скоро будет работать комиссия.
— К-какая комиссия?
— Такая. Обыкновенная. По проверке. То да сё. Ну, вам-то что волноваться? У вас лучшие отпеты…
— Комиссия? На холодильнике? — переспросил Петрович, трезвея на глазах.
— Но только на холодильнике. Во всём городе, на стройке. Человек… пятьдесят или шестьдесят из центра. Но об этом — никому! Секрет.
— Сам знаешь: гроб-могила, — прошамкал Петрович.
По дороге до Апиендиксова тупика Ромашкии успел в доверительном порядке поделиться «секретом» ещё с несколькими людьми.
Дома, за «простынёй на верёвочке», Костя нашёл записку Люси: «Милый Костик! Я уехала. Если провалюсь, вернусь быстро. Бумаги для твоей коллекции лежат к условленном месте. Целую тебя, Рыжий!»
В избе никого по было. Костя побренчал на гитаре, сел разгадывать кроссворд. В управление к Росомахину он но спешил.
Вскоре прибежала Актиния.
— Здравствуй, здравствуй, Костя! — прямо с порога начала она. — Приехал, значит. А у пас тут такие дела! Комиссия, говорят, едет большая! Или ревизия. И сам вроде даже приедет. И с ним человек… сто. К чему бы так много?
— К чему? Обыкновенное дело, — простецки сказал Ромашкин. — Ну, по партийной линии представители, по комсомольской контролёры, следователи, прокуроры, ревизоры, ОБХСС…
Актиния всплеснула руками:
— Поди ж ты! А я — то гадала, что это последние дни вороны всё каркают?
— У кого вы про комиссию узнали?
— Шурка-кривая сказала. Которая из буфета. Я её около сберкассы встретила. Идёт, наверное, деньги со своей книжки снимать. Недостачу небось чует…..
— А откуда Шурке известно?
— Телефонистка, подружка её, сказала. Она же все разговоры слышит…
— Ай-яй-яй! Такой шум будет, какого не слыхали в Тралии, Валии, Трындии и Брындии, взятых вместе! Вот, значит, к чему вороны каркали, — заключил Ромашкин.
От любопытных вскоре пришлось отбиваться: «Ну, скажи, Ромашкин, правда это, что комиссия?… Ты же только из центра. Слыхал что-нибудь?»
Примерно так сформулировал свой вопрос и директор Росомахин.
— Слыхал, слыхал кое-что… Говорят вообще… — подтвердил Ромашкин.
— Насосы привёз?
— Отгружают.
— Так, так. Отгружают, стало быть. А что же ты всё-таки слыхал?
— Что комиссия приедет… или делегация. Может быть, сам будет, а кто сам — не знаю… — уклончиво ответил Ромашкин. — И с ним, как водится, писатели, журналисты.
— Ну что же? С тем, что мне тут доложили, совпадает…
Росомахин заказал междугородный разговор и в присутствии Ромашкина говорил с товарищем Кристальным. Начал Росомахин беседу издали. Делился мыслями на общие темы и только в конце поинтересовался, не намерен ли Кристальный заглянуть на стройку. Кристальный, как видно, сказал, что намерен… После этого снова толковали о том о сём.
