«Аза» помолчала и вдруг начала цитировать: «Править лодкою в тумане больше не могу. Будто я кружусь в буране, в голубом снегу. Посреди людского шума рвётся мыслей нить…», «… каких держаться скользких истин в таком запутанном пути?», «Давно уж тёмной пеленой покрыто небо надо мной, и с небосвода дождик льёт, и безнадёжен небосвод…», «Сжимает горло, леденит запястья великая и вечная тщета…», «Да ведь я никого не ждала, отцвели, отпылали сирени, равнодушно и тихо жила на скрещениях света и тени…», «Налево иду, как направо, к судьбе ухожу от судьбы…», «Распались краски на оттенки, увяла летняя страна, смещают вкусы и оценки осенние полутона».
Доктор Любопытный вспомнил, что на днях машина читала периодику за 1906–1910 годы, и пробормотал:
— Хватит, Аза, старинных цитат. Хватит туманов, скользких истин, вечной тщеты. Не на тему дня это.
— Вот и я говорю: не на тему. А цитаты вовсе не старинные. Все из журнала «Юность» за 1969 год. Из стихов Варлама Шаламова, Ларисы Васильевой и Ирины Озеровой. Я прочитала те строчки, что запомнила, подряд, чтобы сказать: существует «смещение вкусов и оценок». Хочу думать, что в Дальнейшем смещения не будет… Эх, «если пьём — до отруты белённой, если жрём — в животах оскомина…», «… Бабу соколу не подсовывай, половчанки к русичам слабы, убежит половчанка с соколом, и не будет ни князя, ни бабы…»
— Господи! А это откуда?
— Это «Слово о полку Игореве» в перекладке Виктора Сосноры. Теперь очередь за «Повестью о Петре и Февронии», а дальше, глядишь, и до «Жития протопопа Аввакума» доберутся… Перекладывать начнут.
— О поэзии достаточно, — сказал доктор Любопытный. — А как с юмором?
— Да вот, печатают в газетах рисунки под рубрикой «Улыбки художников». Маленькие такие. Про пустячки. Теперь ожидаются «Улыбки писателей». Крохотные такие улыбочки. Хе-хе.
Далее «Аза» высказалась о КВН, заявив, что «передачи КВН станут лучше, так как в отдельных институтах в минувшем году находчивых зачисляли на первый курс, как футболистов. Невзирая на оценки. На старших курсах весёлых освободили: от некоторых занятий. Для написания экспромтов привлекли более опытных, профессиональных авторов».
Новости ожидают нас и на эстраде: «Как известно, певцы, выступающие по телевидению, не столько поют, сколько ходят. По тротуарам, по дворам, по лестницам. Ходьба надоела, стоя уже пели. Теперь будут петь лёжа. Например, в гамаке. Пели в микрофон, потом микрофон стали брать в рот. И всё равно не слышно. Новшество будущего заключается в следующем: к телу певцов станут приклеивать датчики. Таким образом, мастера эстрады будут петь только сердцем, без участия голосовых связок».
— А в театре, в театре что нового?
— Хоры в кое-каких драмспектаклях увеличатся. Сначала на сцену выходили по двое, потом по четыре, по шесть. Ожидается, что число комментаторов достигнет десяти — двенадцати человек. Вместо чёрных костюмов — чёрные трико… Раньше чертей так одевали. Представь, выходят на авансцену двенадцать прорицателей в чёрных трико и, обращаясь к зрителям, начинают каркать про главного героя: «А он уходит от Валентины к Субмарине и не знает, что его, несчастного, ждёт…» А что ждёт? Персональное дело. Есть в театрах и более серьёзные планы: зрителей переместить на сцену, а актёры будут играть в зале. Что же касается репертуара, то письма уже ставили. Телеграммы тоже. Теперь очередь за почтовыми переводами и бандеролями. Представляешь, в роли бандероли… в роли бандероли… в роли бандероли…
Корпус «Азы» затрясся, зелёный огонёк погас, вспыхнул красный. Из машины пошёл дымок. Запахло жжёной гребёнкой.
— Не выдержала, — резюмировал доктор Любопытный. — Свихнулась. Электронный инсульт. Но ту литературу я в неё заложил…
1970
