А очереди, после того как ателье переименовали в салон, выросли, хотя штат салона увеличился. Возникли «Стол срочных заказов» и «Стол предварительных заказов». Был ещё один стол, на котором стояла трафаретка «Консультант-администратор».
Женщина, сидевшая за ним, выписывала направления к столам заказов и задавала посетителям странные вопросы:
— И долго вы носите эти ботинки? А не случалось ли вам спотыкаться? Не хромаете ли вы? На работу — пешком или на транспорте! Но плясали ли вприсядку? Не ходили ли на цыпочках?
Тем заказчикам, что выражали своё недоумение по поводу этих вопросов, женщина отвечала:
— Мы ведём выборочную статистику. Это необходимо для того, чтобы поставить дело на научную основу. Тут ведь не всё так просто. Товарищи диссертации пишут…
Научная работа велась, а ремонт обуви почти не вёлся. Приёмщицы то и дело отказывали посетителям:
— Не можем, к сожалению, принять. На нейлоне не берём. Нет клея. И эти тоже не возьмём: тут нужна ручная работа, а у нас машины. Поймите: техника.
Отказывали также но причине отсутствия материала. А иногда материал был, но выше ещё не утвердили нормы и расценки.
При этом приёмщицы никогда не грубили: салон включился в соревнование по вежливости.
В своё время Еремеич ворчал на нетерпеливых: «Ну, чаво ты суёшь под нос свой сапог? Сказал, раньше чем через час не сделаю!»
В салоне говорили:
— Если вас устроит, подождите дней десять-двенадцать. Или возьмите, пожалуйста, вашу пару назад. От нас ничего не зависит. Мы сами здесь ничего не делаем, мы отправляем в цех.
Я забыл сказать, что Еремеич уже не сидел в углу. Его уволили.
В углу стоял бюст Льва Николаевича Толстого.
По одну сторону бюста висела табличка, что «коллектив салона включился в смотр и борется за звание…», а по другую — иллюстрированный настенный календарь, выпущенный объединением «Разноэкспорт».
Словом, обувной салон напоминал зал ожидания международного аэропорта. Не хватало только цветных настольных флажков и реклам компании «Эр Франс».
И несколько портила общий вид стенная газета, выпущенная в давние ательевские времена. Она порыжела и сильно выгорела. Правда, её обрамили в золотой багет.
Так она и сейчас висит, олицетворяя собой бессмертие печатного слова. Но у салона уже новая вывеска: «Почини сам»: его переведи на самообслуживание, потому что не желали отставать от времени.
Теперь вы приходите сюда, снимаете обувь, получаете шлёпанцы и садитесь за один из столиков. На ней — молоток, гвозди, шило, кривой нож, щипцы, лапа и кое— какой материал.
Вы надеваете свой ботинок на лапу и начинаете стучать молотком.
У меня, например, это получилось настолько ловко, что девушка — смотритель салона — припрыгала ко мне на одной ножке и попросила набить резину на туфлю.
— Приколотите, пожалуйста, — сказала она, — я вижу, очень сноровисто вы работаете. Вы случайно не обувщик? У вас хватка такая… И гвозди в зубах держите. Не боитесь…
Я ответил, что я случайно не обувщик, а случайно писатель.
— Писатель? — переспросила она и неопределённо добавила: — писатели — они умеют. Вот Лев Николаевич, как написано в стенгазете…
Я почувствовал прилив вдохновения и ещё крепче зажал в зубах гвозди. Хотелось самозабвенно работать шилом и молотком.
Но вскоре от этого порыва не осталось и следа.
Выйдя из салона, я встретил бывшего одноклассника, с которым мы в своё время после отчаянных футбольных схваток в школьном дворе нередко обращались за помощью к Еремеичу.
— Что ты тут делал?
— Да вот подбивал…
— Чудак, хочешь, я тебе дам адрес Еремеича? Старик пока жив и знакомым не отказывает.
Адресок я с радостью записал: не знаю, как дальше будет с ремонтом обуви. Действительно ли он пойдёт по линии самообслуживания или как-то по-другому?
1970
