Мама говорит:
— Когда ты сказал учительнице, что любишь стенную газету, у тебя была такая брезгливая, кислая физиономия, что я готова была сквозь пол провалиться! Откуда ты только её взял?
Я сказал:
— Я физиономию не выбирал. Какую дали родители, такую и ношу.
Но в школе меня считали, наверное, не совсем конченым человеком, потому что однажды поручили мне выступить на встрече со знаменитым детским писателем.
Библиотекарь и старшая пионервожатая написали мне, что я должен сказать своими словами от всего сердца:
— Дорогой товарищ писатель, нам очень понравилось ваше замечательное сочинение… Через него красной нитью проходит… Нам, советским детям, очень нужны такие воспитательные книги. Желаем вам дальнейших творческих…
Успеха моё выступление не имело. Писатель сидел угрюмый, быстро уехал, а пионервожатая сказала, что я говорил без души и на лице у меня…
Мне понятно, что на моём лице было: «Книга мне совсем не понравилась, никакая она не замечательная, и нам, детям, она не нужна. И никакой красной нити в ней нет. Одна скука и поучения: бу, бу, бу…»
А почему я должен был говорить именно так, как вы написали? — спросил я старшую пионервожатую.
Она развела руками и ответила:
— Так положено.
А почему положено? Кем положено?
Когда я окончил школу, папа сказал:
— Комедиант! Тебе только в театральное училище идти. Может, там при деле будешь. С твоей физиономией…
Я пытался поступить в театральное и провалился.
Дали читать кусок трагедии на тему о работе «Сельхозтехники». Тракторист разговаривает со своим трактором, который почему-то не заводится. В самый трагический момент я рассмеялся, потому что трагедия была глупая. Совсем не «Отелло».
Режиссёр говорит:
— Вживайтесь в роль!
А я чем больше вживаюсь, тем больше смеюсь. Нет, не так уж сильно смеюсь, но мимика моя явно не соответствует тем приподнято-значительным словам, которые я произношу.
И ничего не могу с собой сделать…
Потом мне приходилось вживаться в разные роли.
Я женился.
Когда на моём лице была, написана нежная любовь, жена говорила: «Милый, я всё читаю по твоим глазам! Какой же ты искренний?» В других случаях она по глазам читать не любила.
Однажды она сказала:
— Сегодня мы идём в театр. Там, между прочим, встретим одну очень милую, интересную женщину. Я познакомилась с ней в Гагре. Она жена начальника нашего районного телефонного узла. Если ты хочешь, чтобы у нас был телефон, улыбайся, говори комплименты.
В антракте я увидел телефонную супругу. Она была не милой, не интересной и с мутными глазами…
… При выходе из театра жена сердито заключила:
— Ну, вот, телефона у нас не будет. Ты всё испортил.
— Я же, кроме «здрасьте», ничего другого не сказал.
— Твоя физиономия всё сказала. У тебя был такой вид, словно перед тобой баба-яга.
— А разве она не яга?
— А телефон?
Не всё гладко у меня и в цехе. То есть как не гладко? Работаю хорошо. Норму выполняю, брака не даю. Но и тут возникли неприятности.
Вызывает меня наш профорг и говорит:
— После окончания смены — митинг. По поводу вручения нам переходящего. Ты, Пётр, выступить должен.
Я стал отказываться: не могу, мол, на митинге выступать, не умею говорить. Пусть Иванов или Сидоров. Они говорят хорошо. А профорг своё: «Понимаешь, Пётр, тут беда: кто у нас говорит хорошо, тот работает плохо. А ты у нас передовик. Тебе и выступать положено. Мы тебе и речь набросали».
Глянул яла бумажку, увидел: «… Мы самоотверженно… Благодаря высокой организации… Не считаясь со временем… В результате широко развёрнутой агитационной работы…»
Потом профорг, конечно, пожалел, что меня выпустил.
Как я ни старался быть пламенным оратором — не вышло. И физиономия не та, и голос тоже мрачный, загробный. А каким же ему ещё быть, если мысли мои тексту не соответствуют?
«Благодаря высокой организации…» Какая там организация? Обыкновенная штурмовщина! Первые две декады скулы от скуки сводит, а в третьей даже выходные работаем. Это называется «самоотверженно…», «не считаясь со временем…». А почему со временем не надо считаться? Если бы была высокая организация, то и время не помеха. А насчёт широко развёрнутой агитационной работы так скажу: она была, мне разъясняли, что я должен хорошо работать. Только вот наряды не выписывали, работы не давали. И я стоял у станка, ничего не делал, а агитаторы тоже курили в сторонке.
