— Где тут автоматы с папиросами? — спросил Иван Иванович проходившую мимо женщину.
— А вон, в гастрономе.
Гастроном оказался закрытым на обед.
И опять подумал Иван Иванович: «Если гастроном открыт, я и так куплю папиросы, без автомата, в штучном отделе. И даже сортом лучше. А автомат — он ведь нужен на всякий пожарный… Но его почему-то упрятали в магазин. Нет чтобы на улицу выставить…»
По соседству с гастрономом был другой магазин, галантерейный. Галантерейщики с планом, видимо, не справлялись и торговали без перерыва.
Нет ли в вашем магазине автомата? — спросил Иван Иванович продавца.
— Как же, есть. Одеколонный.
— И многие им пользуются?
— Нет, только мальчишки. Ради озорства. Кто ещё найдётся, чтобы на него дешёвым одеколоном плюнули?… Целый год эта бандура на стенке висит, и всего три флакончика распродали.
— Не оправдывает?
— Какой там оправдывает! Больше двух с половиной тысяч в старых деньгах, стоит.
— А зачем же вы взяли её?
— Как зачем? По развёрстке. Обязали. Говорят: «Вы что, против автоматизации?»
Иван Иванович опустил монетку, и автомат сработал: лицо его оросилось противнейшим одеколоном.
Когда Иван Иванович сел в троллейбус, от него шарахались. Правильно в общем шарахались: если занимаешься автоматизацией, то делай это не ради моды, а для пользы дела. Иначе от всей этой затеи пахнет очень дешёвым одеколоном.
К сожалению, до этой мысли Иван Иванович не дошёл: он проснулся. А сон-то ведь был прямо в руку.
1961
Сколько уж говорили и писали о том, как трудно понять сердце женщины. И всё-таки к разговору об этом приходится возвращаться. Жизнь заставляет. Впрочем, утомлять вас рассуждениями я не собираюсь. Мне и самому тут многое неясно. Просто хочу рассказать, что произошло со студенткой нашего филологического факультета Аней Зябликовой. С нею и с некоторыми товарищами, которые самоотверженно пытались штурмовать её сердце.
Если вы когда-нибудь учились в институте или университете, то вы знаете: на каждом курсе, на каждом факультете или отделении есть одна девушка, которая пользуется особым вниманием мужской части коллектива.
Ей не дают скучать и находиться в одиночестве. Когда во время перерыва эта девушка стоит в коридоре, то самый ярый энтузиаст научного студенческого общества подходит к ней, чтобы побеседовать о проблемах науки, а член профкома — о сборе взносов. Разумеется, и наука и профсоюзные взносы — это только предлог.
Галантные юноши заранее занимают для неё место в аудитории. Причём оказывается, что таких мест забронировано пять или шесть одновременно. А случись вдруг, что она пропустила лекцию, студенты с подчёркнутой готовностью предлагают ей свои конспекты.
Словом, её уважают. Её любят. Некоторые даже чересчур. А она никому заметного предпочтения не отдаёт. И поэтому те, которые чересчур, глубоко страдают.
Вот такой девушкой на нашем факультете и является Аня Зябликова. А уж если говорить о страдающей стороне, то в первую очередь надо назвать Виктора Соседкина.
Сначала поведение Виктора ничем не отличалось от поведения других поклонников Ани — обычных, умеренных поклонников, ещё не потерявших головы. Он весело болтал с ней в перерывах, старался обеспечить Ане поудобнее место в аудитории и пораньше занять очередь в библиотеке.
После окончания лекций Аня выходила из подъезда и шла всегда направо, к троллейбусной остановке, а Виктор — налево, к метро. Но вот маршрут его изменился. Виктор тоже стал ходить направо. По этому поводу некоторые шутили: Соседкин переселился в другой район. Другие уточняли: не он переселился, душа его изменила место жительства.
Последнее, впрочем, и так было заметно. С некоторых пор при разговорах с Аней Соседкин стал вдруг заикаться и нежно краснеть. Робость у него появилась.
Видимо, наступил критический период, когда надо переходить в новое качество. Преодолеть какую-то грань. А ведь сразу этого не сделаешь. Решиться надо.
И вот видим мы: идёт но улице своей танцующей походкой Аня, как всегда, кокетливо размахивает портфельчиком. А сзади, шагах в пятнадцати, — Виктор. В среднем каждый день сближал их на один шаг, потому что недели через две Виктор шёл уже рядом.
