За то, что носит под сердцем их общее с Вадимом дитя? За то, что как проклятая просидела целый вечер накануне Нового Года одна, в ожидании неверного мужа? За то, что поверила ему и отпустила на эту проклятую вечеринку? Или за то, что заставила мужа надеть дурацкие трусы в надежде, что это убережет семью от развала?
Бахарев страдает сейчас и будет страдать, наверное, всю жизнь из-за своей дурости. И правильно: натворил делов — страдай, умей отвечать за свои поступки. Но ведь и Юлька страдает сейчас! И в будущем тоже наверняка будет страдать от его предательства. А разве это справедливо? Наказан ведь должен быть только он, Вадим. Юлька в этом вопросе — сторона пострадавшая. Так за что же ее-то мучить?
Как ни тяжело было, но Бахарев все-таки поехал к Юлькиным родителям.
Дверь открыла теща. Гнать с порога не стала, но и в комнату не пригласила, провела гостя на кухню. Без лишних расспросов поставила чайник на огонь, вытащила из холодильника сыр, колбасу, майонез. Нарезала хлеба.
Чайник шумел громко. В обычной ситуации Вадим бы расслабился, согрелся от одного этого звука. Теперь же он, напротив, мешал. Говорить во весь голос не было сил, а шепот из-за чайника невозможно было бы услышать. И Бахарев молчал.
Хозяйка, наконец, присела:
— Ну, зятек, рассказывай, что произошло. Юлька прибежала вся в слезах, ничего не объясняет. Твердит только, что вернулась навсегда. Может, ты расскажешь, что там у вас произошло?
Эх, теща-теща! Ведь мудрая же женщина, так здорово с "противоугонным устройством" придумала, а теперь не может понять, из-за чего весь сыр-бор. А из-за чего он обычно бывает?
Открыть рот и все рассказать, как на духу, оказалось невыносимо трудно. Однако сидеть молча было по крайней мере глупо, и Вадим начал:
— Это я виноват. Вы Юльку-то не вините, Татьяна Владимировна. Это я дурак, она все правильно…
— Так, дорогой. Еще раз и более внятно.
Под ее пристальным взглядом было неуютно. Очень неуютно. Бахарев скукожился:
— Вы… вы были правы. Ваш подарок… тот…
Татьяна Владимировна двинула бровью:
— Какой подарок? Ты о чем?
Вадим сильно пожалел, что пришел. Сказать правду не было сил. Но и молчать глупо — не для того пришел, чтобы в пол смотреть. Жену возвращать надо.
— Устройство… противоугонное…
От неожиданности хозяйка аж задержала дыхание. Выдохнула с шумом:
— Та-ааак…
Помолчали немного. Вадим и рад бы прекратить эту затянувшуюся паузу, да говорить было нечего: главное уже сказал, оставалось лишь ждать заслуженного покарания.
— Что ж ты наделал, паршивец? — теща привстала из-за стола, облокотившись на него мощными кулаками, и Бахарев совсем пригорюнился.
К счастью, в это мгновение засвистел чайник. Татьяна Владимировна, секунду подумав — бить ли зятя немедленно или дать ему маленькую отсрочку, чтоб подольше помучился — выбрала чайник. Сунув по пакетику заварки в чашки, залила их кипятком. Швырнула на стол ложки, вслед за ними сахарницу — та едва устояла. Чашки хозяйка поставила осторожно. То ли зятя жалела, чтоб не обжегся, сердешный, то ли себя, любимую.
Присев, подвинула к себе сахарницу. Бухнула в чай две ложки с горочкой и вернула на место. Неспешно размешала сахар, волком глянула на гостя:
— Чего сидишь? Пей давай, а то остынет.
Вадим послушно схватился за чашку. Если не убила сразу, появилась надежда, что уйдет живым.
— И что? Юлька-то как узнала? Что ж ты, кобель ненасытный? Гулять научился, а следы заметать Пушкин будет?
Отваги на то, чтобы взглянуть в глаза обличительницы, у Вадима не нашлось. Сидел, как мышонок. Только чашку обхватил руками — то ли грелся, то ли держался за нее, как утопающий за соломинку.
— Сволочь ты, зятек. Юльке рожать вот-вот, а ты что удумал? Ей же волноваться нельзя, ей только положительные эмоции…
— Татьяна Владимировна, я ж не хотел. Оно сработало, устройство ваше! Ничего не было. Вернее, чуть было не было…
Хозяйка уставилась на него, медленно соображая:
— Что значит "сработало"?
На всякий случай Бахарев не стал уточнять словами. Руками развел неопределенно: пусть понимает в меру своей распущенности.
— То есть ничего не было, что ли?
