— Нет же, Татьяна Владимировна, вы не поняли. Ничего ведь не было! Говорю ж, устройство ваше помогло. Противоугонное.
— Я вот тебе сейчас изображу устройство. Давай отсюда, говорю.
Побитым псом Вадим встал из-за стола и направился в прихожую. На полдороги вспомнил самое важное:
— А как же… Как же малышка?
— Не переживай, папаша, без тебя воспитаем. В гробу я видала таких воспитателей.
А Юлька так и не вышла из своей комнаты.
Злиться на себя можно было сколько угодно, только легче от этого не становилось.
На работу Бахарев не пошел. Провалялся до обеда в постели, казня себя за промах. Потом вспомнил, что в кухонном шкафчике завалялась початая бутылка водки. Долго не раздумывал. Плеснув сразу полстакана, выпил махом. Скривился, утерся рукавом. Вместо того чтобы скорее закусить, вдруг… заплакал.
Прекрасно понимал, что виноват только сам, но отчего-то было ужасно жалко себя. И так не хватало Юльки. С неприятными рыжими пятнами, щедро усыпавшими лицо, располневшей, с сильно выпирающим животиком. Такой обидчивой и подозрительной, такой слезливой. Не хватало.
И в то же время зол был на нее едва ли не больше, чем на себя самого. Сам виноват? — да, однозначно. Бахарев и не утверждал, что стал жертвой несчастливого стечения обстоятельств. Конечно виноват! С удовольствием прижимался к Чуликовой, такой теплой, страстной, охочей до его ласк. И с неменьшим удовольствием потащился в ее кабинет. Правда, не соображал ни черта — нечем было, мозг отключился, передав инициативу нижнему собрату. Но тем не менее Вадим не был склонен снимать с себя вину — виноват, еще как виноват.
Но Юлька — разве она так уж ни в чем не виновата? Почему она не поверила мужу, что ничего не было? Ведь сама заставила его надеть дурацкие трусы-предохранители, должна же понимать, что в них мужик может поиметь только бесконечные насмешки, а никак не удовольствие. И все-таки не поверила, ушла…
О теще разговор особый. Вадим не слишком-то и надеялся на ее понятливость — сложно ожидать поддержки в таком вопросе от женщины, чей муж имеет стойкую тенденцию к регулярным загулам. Юлька рассказывала, как родители несколько раз были на грани развода из-за папочкиных выкрутасов. Тот вечно привозил сюрпризы из командировок: то оригинальный сувенир, то модную кофточку дочери, то симпатичный шарфик жене, то рубашки, насквозь пропахшие чужими духами. Так что реакция Татьяны Владимировны была более чем понятна: опасалась, как бы дочь не постигла судьба матери. Даже "противоугонное устройство" зятю подарила. Ан нет, не помогло…
Вернее, помогло, но не совсем так, как мечталось теще. Измены физической не случилось, но моральная-то, моральная — куда от нее денешься? Если дошло до противоугонного устройства, значит, моральная измена уже произошла — ведь Бахарев был готов изменить, и, вне всякого сомнения, сделал бы то, ради чего притащился в темный начальнический кабинет. И кого теперь по большому счету волновало, что на его сногсшибательных трусах волнительное происшествие закончилось, практически не начавшись.
Эх, если уж страдать, так страдать за дело. Вот если бы все произошло — было бы не так обидно. А за что его наказывали теперь? Да как же они не понимают, что для него это было всего лишь маленькое сексуальное приключение, и не больше? Что бы изменилось, если бы у них с Чуликовой действительно все случилось? Ровным счетом ничего! Бахарев бы спокойно оделся и вернулся к остальным. Выпил бы еще пару-другую рюмок, а потом вернулся домой, как ни в чем ни бывало. Почему женщины придают столь великое значение бессмысленному половому акту? Он-то ведь все равно собирался вернуться домой, к Юльке.
Но Чуликова! Какова Чуликова, а? Стерва. "Было, девушка, было!" С какой уверенностью она это сказала, дрянь! И с каким спокойствием. Если бы Вадим не знал наверняка, как все произошло, он бы и сам ей поверил. Но зачем ей это нужно? Он никак не мог уловить логики в ее поступке. Даже поступках.
Прежде всего, для чего ей понадобилось соблазнять собственного сотрудника? Вадим, конечно, виноват, что поддался на ее провокацию, но у него есть несколько оправданий: прежде всего, он был пьян, как сапожник — что, увы, ни в малейшей степени не снимало с него вину. Во-вторых, ему было очень тяжело остаться равнодушным к ее чарам, потому что… Потому что природа требует свое, а возможности удовлетворить ее требования у Бахарева давненько не было. И, наконец, в третьих. А что в третьих?
