— А воткнулась в того убогого, который вдруг перекрыл линию выстрела. И потом, когда мы к воротам улепетывали, в нас тоже все никак попасть не могли. И это — валлийские-то лучники, никогда косорукостью не страдавшие.
— Хочешь сказать — все это обещанная нашим лесным знакомцем неуязвимость?
— Да к гадалке не ходить! Давай просто возьмем Федюню, он же ж тоже по Андаю — шо танк, откроем ворота и пойдем сквозь пламя, как по бульвару. Ты ж понимаешь, что огня из той земли не может быть — это навь, — он закашлялся и попытался рукою отогнать вползающий через бойницы дым, — хотя и очень убедительная.
— Наш лесной знакомец еще очень настоятельно просил его не обманывать. И не забывать о нитях судеб. Как бы эта навь не оказалась чересчур явной. А если…
Камдил улыбнулся собственной мысли.
— Федюня! — окликнул он мальчишку, не сводившего глаз с пламени. — Скажи, ты думаешь отсюда спасаться?
— К чему? Я говорю о жизни в согласии, об искоренении страха в себе, а они моим именем грабят и убивают. С того дня, как вышел я из вод озера, чувствую силу небывалую, а уж то, что знаю и умею, и высказать не могу. Но только все не к добру. К чему так жить?
— Федь, ты че, дымом обдышался? Так вроде конопля по склону не растет. Если ты тут сейчас поляжешь, народ такое насочиняет, шо ты будешь в гробу крутиться, как каплун на вертеле. Напортачил и все? Обидели мышку — написали в норку? Разруливать надо!
— Федюня, — перебил друга рыцарь, — когда твои люди брали этот замок, ты каким-то образом поднял воду из колодца и погасил горящий дом.
— Да, — кротко ответил мальчик, — там могли погибнуть люди…
— Здесь они тоже могут погибнуть, — заверил Лис.
— Погоди, — оборвал его Камдил, — ты можешь повторить это?
— Могу, — безучастно отозвался Кочедыжник. — А еще я чую вблизи подземный ход.
— Не, ну это нормально? — возмутился Лис.
— Сергей, не мешай… Ты уверен, что в замке есть подземный ход?
— Конечно.
— Ты сможешь найти его и открыть?
— Да.
— Тогда мы поступим вот как…
Бернар Клервоский шел через монастырский двор. Шел, пожалуй, чересчур быстро. Вовсе не так, как подобало шествовать божьему пастырю, надежде христианского мира. Брат Россаль едва поспевал за ним. Попытка сохранять благочинность при ходьбе, напоминавшей бег, немало смущала его, но выбора не было.
— Эти люди стоят на коленях перед воротами обители и говорят, что не уйдут до той поры, покуда ваше преподобие не примет их.
— Но кто они? Откуда прибыли?
— Судя по гербам на коттах — это нормандские рыцари.
— Они сказали, что им нужно?
— Нет. Они требуют…
— Требуют? — переспросил Бернар.
— Во что бы то ни стало они желают видеть вас, — поправился брат Россаль.
— Что ж, кто бы ни были эти нормандцы, чего бы ни желали они, Господь моя защита. Только он, отвративший от меня злобу и стрелы врагов, истинно велик, и ему я поручаю жизнь свою. И пребудет воля его, яко на небеси, и на земле.
Аббат подошел к монастырским воротам, ударил посохом оземь, требуя открыть их.
— И да спасет меня Всевышний от гнева нормандцев, — прошептал он чуть слышно полузабытые слова древней молитвы.
Несколько десятков рыцарей, склонив головы, коленопреклоненно стояли перед монастырем в полном молчании. Чуть дальше виднелись оруженосцы, державшие под уздцы боевых коней. Завидев Бернара, они также начали опускаться на колени.
— Мир вам! — возгласил Бернар. — Кто вы? Зачем проехали столько лье от Нормандии до Клервоской обители?
Один из рыцарей — немолодой, убеленный сединами, с лицом суровым и обветренным — поднял на Бернара по-детски ясные голубые глаза:
— Милости твоей просим, отче.
— Встань с колен, сын мой, — глядя на воинственного старца, произнес Бернар. — Говори ясно: кто ты и какой милости взыскуешь?
— Мое имя Жером де Вальмон. Мой род восходит к герцогам Нормандским, и сам я — как и мой отец, как и его отец — коннетабль Нормандии. Все эти люди — цвет нормандского рыцарства, каждый из них собирает под свои знамена вассалов и арьервассалов,[47] каждый ведет свой род еще со времен Карла Простоватого.
— Все мы пред Богом дети Адамовы, все родимся без порфиры и, уходя, обращаемся в прах. Ни к чему славословие твое.
