— И ты оставишь меня без помощи сейчас, когда она мне так нужна?
Тимир посмотрел на князя насмешливо, почти с презрением:
— Я в своих делах уповаю на волю Аллаха и вот этот меч. Отчего бы и тебе не попросить у вашего бога помощи да позаботиться об остроте своего клинка?
На лестнице вновь послышался топот, на этот раз быстрый — точно кто-то очень спешил опечалить или же обрадовать князя известием.
Вбежавший — один из воинов береговой стражи, — оказавшись пред мрачным ликом Давида Олежича, рухнул на колени:
— Беда, князь!
— Что случилось? — побледнел владыка Тмуторокани.
Страж побережья вытащил из-за пазухи несколько обломков с отчетливой резьбой и выложил на камень перед господином.
— Это вынесло на берег после вчерашнего шторма. Там много еще разного, и все — с ромейских кораблей.
Не чувствуя под собой ног, князь сделал несколько шагов и остановился лишь тогда, когда меж зубцами башни на него, маня, точно песнь сирены, взглянула морская пучина.
— Господь не мог допустить, чтоб они все пошли на дно, — прохрипел он.
— Вот видишь, и ты вспомнил о Господе, — расплылся в улыбке касожский витязь.
— Тимир, — князь с жаром повернулся к нему и заговорил, почти умоляя, — ты же был мне братом в недавнем бою! Прошу тебя, останься!
— Мне нет дела до ваших распрей, — по-волчьи оскалился Каан.
— Я дам тебе втрое больше, чем ты получил до того!
— Ты обещаешь это, князь?
— Обещаю!
— Хорошо. Но помни, Дауд, княжье слово — не козий катыш.
Герцог Швабский поднял руку в толстой кожаной перчатке и, повинуясь раз и навсегда установленному порядку, его сокольничий подал мощную остроклювую птицу в изукрашенном каменьями глухом клобучке. Та моментально сжала перчатку длинными, чуть изогнутыми когтями. Рука герцога слегка опустилась под тяжестью хищника.
— Каков красавец? — Конрад повернулся к знатному гостю.
Не то чтобы герцогу нравился этот мрачноватый ромей, прибывший с поздравлениями василевса на рыцарский турнир, объявленный в честь женитьбы повелителя Швабии на племяннице константинопольского василевса, однако он был родичем Никотеи. И, стало быть, ссориться как с ним, так и с Иоанном Комнином, было бы непростительной глупостью.
Большая охота, которую устраивал для съехавшихся гостей Конрад Швабский, была задумана не столько для того, чтобы проредить дичь вокруг Аахена, а скорее чтобы сплотить вероятных союзников.
— Таких птиц, — продолжал герцог, — у нас именуют золотыми орлами. А вот эта — видите, уже полностью линялая — и вовсе считается королевской птицей. За нее можно получить столько же золота, сколько она весит.
— Да, — по-готски сказал Симеон Гаврас, — беркут.
Он поглядел на оперение:
— Бархын,[49] у нас таких много.
При всем сходстве германского и готского языков различия были существенны, но Конрад понял, о чем говорит его гость, и отвернулся, чтобы скрыть досаду.
— Таких, как здесь, нет, — бросил он. — Сами увидите.
Он сдернул клобучок с головы птицы и подбросил ее вверх.
— Давай, Фульгор!
Могучая птица, широко расправив крылья, легко взмыла в небо.
— Такого у вас, поди, не увидишь, — глядя за полетом орла, похвалился Конрад. — Фульгору утки, зайцы и прочая мелюзга — так, не добыча — развлечение, чтоб не затосковать.
— Что ж он, косулю берет? — проявил вежливый интерес Симеон Гаврас.
— Косулю… Бери выше! — Герцог Швабский хлестнул коня. — За ним!
Ромей украдкой оглянулся через плечо: кавалькада всадников вслед за хозяином охоты выпускала в небо ловчих птиц.
— Вам просили передать, — услышал он за спиной голос Майорано, — чтоб вы скакали вперед. Примерно милю. Затем развернулись вправо и до расколотого молнией дуба. Увидите, там будет полянка.
— Но вдруг кто…
— Не беспокойтесь, я позабочусь о том, чтоб «вдруг кто» там не появился.
Никотея обвела взглядом поляну. Лес вокруг стоял непроходимой стеной, но, должно быть, молния, ударившая в дуб, выжгла около него довольно широкий круг, назначенный теперь местом тайной встречи.
Она подманила своего чеглока[50] и приняла из рук Анджело Майорано утку со свежими следами когтей: у местного браконьера она обошлась в одну серебряную монету.
