Сила, лишенная разума, гибнет сама собой.
Октавиан Август
Мафраз не любила морские путешествия — они напоминали ей исключительно грустные события. Перед глазами ее вставали то картины невольничьего рынка в Александрии, куда она была доставлена на корабле магрибских пиратов, то схватка с сельджуками посреди Эвксинского Понта, то гибель императорского дромона неподалеку от берегов Херсонеса.
Последнее видение преследовало ее неотлучно. Это был один из тех немногих случаев, когда Мафраз — не та девочка из Исфахана, дочь премудрого лекаря Абу Закира, — а совсем другая Мафраз, купившая себе лучшую долю, обольстив в Константинополе старика-вельможу: так вот, то был редкий случай, когда она испугалась за свою жизнь. Уже спустя день персиянка сама не могла сказать почему: видела смерть часто, не единожды доводилось и самой дарить ее, да и обманывать безглазую случалось не раз. Но в час, когда корабль с посольством василевса Иоанна неумолимо тянуло на скалы, и они с маленькой севастой спасались на столешнице, перед глазами Мафраз вдруг как наяву встал опутанный виноградом двор с журчащим фонтаном, и мудрый Абу Закир Исфахани, толкующий ей «Канон врачебной науки» божественного Абу Али аль-Хусейна ибн-Абдаллаха ибн-Сины.
Ее отец был лекарем в четвертом поколении. Предок его слыл любимым учеником ибн-Сины, которого европейцы — наиболее образованные из них — звали Авиценной. У отца не было других детей, и он возлагал все надежды на Мафраз. Но очередной набег огузов положил конец не только мечтам старого Абу Закира, но и самой его жизни. Ее же ожидал невольничий рынок и участь, зная о которой, отец бы своими руками приготовил Мафраз яд. Как бы то ни было, Мафраз научилась выходить победительницей из сотен уготованных ей жизнью битв. Она получала удовольствие от побед и от того, что даже бесправной невольницей порою значила в сильнейшей империи мира больше, чем любой сановный вельможа.
А в тот миг, когда море кидало из стороны в сторону импровизированный плот с беззащитными девушками, она поняла, что если волны сомкнутся над нею, то истинное учение величайшего из целителей — учение о жизни и смерти, о единстве мира, преподанное ей мудрым Абу Закиром Исфахани, — погибнет вместе с ней. Тогда она молилась так истово, как не молилась никогда прежде. Ей неведомо было, в какой стороне находится Мекка и куда направлять моления. Но, как и самому ибн-Сине, взбадривавшем себя в годы ночных бдений запретной для мусульманина чашей вина, ей было известно: наставления о том, что подобает и не подобает, лишь шелуха, путы для неразумных.
Небо пощадило Мафраз и ее госпожу. Пощадило для того, чтобы позже забросить на далекий, сырой, неуютный остров, вновь поставить на край гибели. Оно словно бы говорило дочери Абу Закира: «У тебя было время измениться — ты не воспользовалась им».
Сокрушенная отчаянием, Мафраз уже не надеялась на милость Аллаха, но милосердие его воистину не знало границ. Как иначе объяснить, что некоторые труды Авиценны были известны целителю, вернувшему ее и добрую королеву Матильду с того света? Чувство горечи жило теперь в Мафраз, но горечи не от яда, влитого ей в глотку, а от сознания никчемности десяти лет своей жизни.
А в стенах Тауэра Мафраз овладела непонятная ей самой, но тем не менее настоятельная потребность увидеть бывшую хозяйку — ту, которую она последние годы втайне считала подругой и наперсницей. До Лондона доходили известия, что Никотея спаслась и прекрасно чувствует себя в землях Империи. Если бы Мафраз спросили, чего ждет она от предстоящей встречи, то вряд ли она смогла бы объяснить это. В первые дни, когда Мафраз только пришла в себя, ей хотелось преподнести бывшей хозяйке такой же кубок с вином, какой Мафраз наполнила для доброй королевы Матильды. Затем, когда одиночество стало невыносимым, она почувствовала острую потребность высказать Никотее все, что накипело в душе, унизить ее, смешать с грязью и упиваться ее болью. Мафраз готова была добраться до Рима, до святейшего владыки гяурских душ, наместника пророка Иссы, чтобы встать перед ним и во всеуслышание объявить, что его новая духовная дочь — подлая отравительница. Злые мысли неотлучно крутились в голове Мафраз, душа изнывала, требуя мести.
