— Не суди меня, Господи! Коли и содеял я недоброе, так ведь не от злобы душевной. Ужель и далее пристало мне сносить притеснения и ковы, чинимые Мономашичами роду моему? Не суди меня, Господи, за кровь, пролитую в стенах града сего. Не так ли Иисус Навин, для коего ты остановил солнце в зените, хитростью людскою и волею твоей сокрушил неприступные стены Иерихонские и уничтожил всех живущих там? Прости мне грех, ибо каюсь я и сердце изъязвлено винами моими.
— Княже, — послышалось негромко от дверей часовни.
— Ну? — обернулся, сдвигая брови, князь Давид.
— Слава Господу, они идут!
— Кто идет?
— Ромеи. От Корчева.[60] В немалом числе.
— Благодарю тебя, святый Боже! — радостно выдохнул Гореславич и ринулся вон из храма, моментально позабыв о суровом лике Творца небесного и его тяжелом взоре.
Вид со стены грел сердце хозяина Тмуторокани: по вымощенной дороге к воротам ровным строем двигалась закованная в доспехи полутурма[61] катафрактариев.[62] За ними маршировала пехота, забросив за спину щиты и положив на плечи копья. Вокруг колонны роем слепней вились аланские всадники, готовые обрушить тучу стрел на любого, кто будет объявлен врагом Империи.
— Господь на моей стороне. — Давид потер руки и радостно хлопнул по плечу стоявшего рядом витязя. — Я знал, что он не оставит меня без подмоги, ибо справедливость должна восторжествовать!
Он заспешил вниз по каменной лестнице, чтоб в воротах с распростертыми объятиями встретить обещанную помощь.
«Их там больше двух тысяч, — крутилось у него в голове, — сильное войско. Таким-то числом нам ничего не стоит удержать стены, этак, седмицы три-четыре. А там — либо сам Великий князь обратно потечет, опасаясь осенних ливней да распутицы, либо здесь его непогода прижмет… Как бы то ни было, придется ему уйти несолоно хлебавши, а перед тем, дабы хвост ему не подпалили, вынужден будет за мною эти земли признать. А уж на другой год пусть хоть щит свой грызет, а ходить ему сюда несростно получится. Я озабочусь, чтоб и крепости тут, и флот ромейский стояли».
Он глядел, как привратная стража споро отворяет створки ворот, как под знаменем с двуглавым орлом въезжает в Матраху крепкий плечистый всадник немолодых лет на тонконогом горском жеребце.
«Да ведь это же сам Григорий Гаврас!» — сообразил Гореславич, кланяясь в пояс.
— Здрав будь, княже! — заученной фразой приветствовал его херсонит, и подбежавшие слуги приняли поводья коня, помогая умудренному годами стратигу[63] спешиться. — Василевс, да продлит Господь дни его, шлет тебе, верному союзнику Империи, подмогу. — Он положил тяжелую руку на плечо князя Давида. — Здесь не все: буря разметала эскадру, посланную тебе в помощь, но большинству кораблей удалось спастись. Я велел дать людям отдых на день, и завтра они будут здесь.
— Слава богу! — порываясь обнять архонта, воскликнул Давид. — Ты воскрешаешь меня, точно феникса из пламени!
Он с восторгом смотрел на входящие в город войска.
— Я знал, я верил!..
— Так, стало быть, принимай гостей, — начал было Гаврас и вдруг осекся, упершись взглядом в трех воинов в мохнатых шапках и волчьих шкурах поверх доспехов, — а это кто ж такие? Не касоги ли?
— Касоги, — подтвердил Давид. — Тимир-Каан при мне состоит на службе.
— У нас с касогами испокон веку дружбы нет. Уж сколько годов мы их от своих рубежей гоняем.
— Эти верные, как есть верные! Я за них своей головой поручиться могу!
— А я не могу, — отрезал Гаврас. — А как мне единым строем против Мономашича стоять, когда всякий час за ними присмотр надо иметь? Не стал бы злой друг лютым ворогом… Того и жди — в спину ударят.
Давид Гореславич замялся, осознавая, что не ровен час, и суровый потомок Федора Стратилата, выросший и возмужавший среди кровавых сеч, прикажет развернуть войско назад и уйдет с ним обратно в Херсонес, оставляя ему, князю, исхитряться укусить себя за локоть.
— Не серчай, досточтимый архонт. Поди, устал с дороги… Что нам тут в воротах о делах судачить, идем во дворец мой. Отдохнешь, там и поговорим обо всем.
* * *
Григорий Гаврас ликовал. Все шло именно так, как он и задумал. Конечно, ему хорошо было известно, кто взял для князя Давида Тмуторокань — верные лазутчики доносили, что Тимир-Каан и его конники в немалом числе так и остались в крепости в ожидании богатого выхода.
