Но вот рыцарь медленно поднимает вверх свою закованную руку, и я вижу, что он мне машет. Тут я узнаю его, прыгаю в челнок перевозчика, переправляюсь на ту сторону, а рыцарь Ролло кричит мне навстречу:
– Приветствую тебя, шваб, и полагаю, что ты позовешь меня к вечернему кубку!
По дороге в мой дом он рассказал мне, что едет в Палермо. Прибыв сегодня в этот городишко на Рейне, он оставил там коня и слуг, а сам, влекомый отдаленным шумом, подобным грому, полюбопытствовал спуститься вниз по течению к этой смелой игре водной стихии.
Когда мы проходили вместе по улочкам Шафгаузена и народ с изумлением взирал на могучий рост старого рыцаря, мне начинало казаться, будто я живу в какие-то отдаленные времена среди некоей чуждой породы великанов. Не один кубок моего вина был осушен сеньором Ролло, и он похвалил его. Я же осмелился, наконец, спросить его о своем короле и повелителе. В ответ оружничий дунул в воздух, и я понял, что душа сира Генриха отлетела.
– А его кончина, – спросил я тревожно, – какова она была?
– Обошлось без попов, – ответил он. – Кровавый гнев отца сразил его как молния. Твой идол, мальчишка Ричард, одолел его с помощью Капетинга и первым условием мира поставил отцовское благословение, будь оно даже пустым движением руки. Тут сир Генрих, с моей помощью, приподнялся с одра болезни и, исполненный затаенной злобы, через силу простер свою руку над сыном, смертная судорога свела его пальцы, дарящие лживое благословение, и они застыли в воздухе.
– Остановитесь, сеньор Ролло! – вскричал я, содрогаясь, и через некоторое время продолжал: – Если вы разрешите, я проеду с вами часть дороги. Я хочу совершить паломничество к Черной богоматери в Эйнзидельн. Меня тянет помолиться за душу моего государя.
На второй день мы достигли бесплодного плоскогорья, там, где находится келья святого Мейнрада. Сеньор Ролло не заехал туда, но повернул и пришпорил коня, простившись со мной легким кивком головы и плюнув в сторону монастырских башен.
Я же сошел с лошади и босиком, с непокрытой головой направился к святому месту. Свершив там все положенные очистительные обряды, я испил на прощанье еще раз из каждой струи источника, который как вы знаете, забил из пречистого тела святого Мейнрада.
Когда я отнял мои благоговейные уста от одной из труб, я увидал у другой голову прильнувшего к ней паломника, у которого с правой стороны болтался пустой рукав. Тут и он поднял ко мне свое лицо, и мы посмотрели друг другу в глаза. Не успев оглянуться, мы оба вскочили и вцепились друг другу в горло, – Трустан Гримм и я.
Но в это время около нас раздался сильный бас: «Руки прочь!», и молодой крепкий монах обратился к нам с вопросом, кто мы и откуда?
Узнав, что один из нас был крестоносцем святого Фомы, а другой – приближенным короля Генриха, он признал простительным, что мы схватили друг друга за горло, но, разняв нас, все же наложил на нас обоих поровну церковное покаяние, так что каждому причиталась своя доля «Отче наш»; вдобавок он не преминул прочесть нам наставление: маленьким людям нечего мешаться в распри сильных мира сего, особливо когда те уже нашли себе подобающее место в одном из трех обиталищ загробного мира.
Итак, каждый из нас пошел своим путем; я – по направлению к своей мастерской, Трустан Гримм – к пресвятому гробу, бормоча себе во все еще рыжую бороду какие-то злые слова насчет нерадивых швабских попов.
Десять лет спустя папа, правящий церковью еще поныне, вняв голосу Англии и всего христианского мира, причислил сэра Томаса к пресветлому сонму святых, почитаемых церковью. Вместо трех полагающихся чудес их заявлено и засвидетельствовано было свыше сотни; но не меньшее значение имела при оценке достоинств сэра Томаса и достохвальная кончина его на ступенях алтаря.
Когда об этом было возвещено всему христианскому Миру, я вписал имя сэра Томаса в мой самодельный месяцеслов как раз под малолетними первыми мучениками, Невинными младенцами из Вифлеема, с которыми он, впрочем, имел мало общего, если не считать насильственной смерти от меча.
В эту минуту Тапп вскочил с резким лаем, и скоро, в ответ ему, снизу, с улицы раздался вой собак и лошадиный топот. Яркий свет факелов озарил комнату, и когда оба старика вышли на деревянное крыльцо, то арбалетчик узнал во главе возвращающихся охотников, едущих по крутой улице, своего покровителя и должника г-на Куно, и был в свою очередь узнан им. Молодой каноник, подтянув левой рукой поводья, выхватил правой из кармана туго набитый кожаный кошель и, в порыве щедрости, подарил его арбалетчику.
