Первым опомнился сэр Ричард, прозванный за свой непобедимый кулак «Frappedur», что значит по-нашему Фраппдюр «крепкобойный».
– От имени короля явились мы сюда, – сказал он,
– Я верю вам, – ответил примас. – Вам, приближенным, понятны едва заметные желания короля. И вы творите его волю.
– Сними отлучение с епископа Иоркского, примас, или оставь Англию! – продолжал рыцарь Фраппдюр, а Молчаливый вторил ему:
– Сними отлучение или уезжай!
– Не я один, ныне также и другой, святой отец в Риме, предал его отлучению, – возразил сэр Томас спокойно. – К нему пусть обратится мой брат из Иорка: меня это не может более касаться. Я помышляю лишь о мире,
– Так легко тебе от нас не увернуться, ты, двуязычный! – напал на примаса Уильям Трэси, владевший словом лучше всех четверых. – Сними с епископа отлучение, которым ты его поразил. Оно жжет его сильнее, чем то, римское. Довольно нам твоих тонких различий и ухищрений. Повинуйся своему королю и сюзерену с прямодушием и верностью, как это делаем все мы. Разве ты не детище его благоволения? Кто вознес тебя из ничтожества, кто сделал из сакса человека? Откуда это высокое могущество твоего епископского кресла? Ты, неблагодарный, ты, злонамеренный! Отвечай и признавайся: из чьих рук получил ты его?
Тут сэр Томас вскричал таким пронизывающим голосом, что слова его разнеслись по всему залу:
– Из рук моего короля для суда над ним!
Все четверо пришли в сильное возмущение от этих жестоких слов. Реджинальд Красивый принялся теребить концы своих перчаток, которые он до сих пор, играючи, держал в левой руке. Сэр Ричард Фраппдюр спиной и ногами с такой силой оттолкнул свое кресло, что дуб затрещал, а Молчаливый оказал:
– Кончайте!
Сэр Томас же произнес с величием святого:
– Кажется, вы угрожаете мне, храбрые рыцари? Чего хочет мой король от меня? То, что его, ему и отдам. Мое тело? Вот оно, берите его; совесть же моя не принадлежит ни ему, ни мне.
– Не забудем рыцарских обычаев, – сказал сэр Уильям. – Господа! Предоставьте мне задать ему вопрос.
Он поднялся и, смертельно бледный, стал перед примасом.
– Томас Бекет, снимешь ли ты отлучение с епископа Иоркского? Говори!
Но сэр Томас безмолвствовал и тем обрек себя на смерть.
– Томас Бекет, ты, наперекор воле своего короля и вопреки решению парламента, снова ступил на английскую землю. Оставь Англию! Тебе обеспечен свободный проезд к морю. Когда удалишься ты? Говори!
Но сэр Томас безмолвствовал.
Сэр Уильям ждал некоторое время ответа и в заключение мрачно произнес:
– Это вероломство. Кровь твоя да падет на твою голову!
Все четверо вышли из зала мерными шагами. Я знал, что они направились за оружием.
Тут наступила такая тишина, что я слышал, как сердце молотом стучало у меня в груди. И вот посреди молчания раздался сильный, твердый голос, – я не сразу узнал его, – это был голос сэра Томаса. С пламенной молитвой обратился он к распятию, висевшему против него на стене:
– Царь всея скорби, избери это тело своей обителью! Снова долгое время я слышал лишь удары своего сердца. Тут сэр Томас заговорил вторично, протянув вперед свои худые руки:
– Проводи их! Удостой меня страстей твоих!
При этих словах меня охватил благоговейный трепет, и я не дерзал дальше смотреть в лицо сэра Томаса, страшась, что трехликий уже вселился в его тело и сияет во всем своем величии из его очей.
Но заслыша в проходе шум оружия, я пришел в себя и, бросившись к дверям, задвинул все засовы. Выведенное моими действиями из сонного оцепенения, все сборище монахов окружило примаса: одни падали к его ногам, другие, жаждавшие увести его, хватали за руки, третьи обнимали его, желая как бы овладеть им и унести его отсюда.
Тем временем снаружи на дверь обрушились оглушительные удары топоров.
Но примас не хотел подниматься с того места, где над ним вершили суд. Тут к нему подошел стройный диакон, с умными, глазами, и, приложив палец к губам, обратил его внимание на слабый звон маленького колокола, едва слышный среди всего этого шума.
– Звонят к вечерне! Вас ждут, отец мой, в церкви! – напомнил он.
Томас Бекет беспрекословно поднялся, шествие выстроилось с распятием во главе, и примас двинулся по длинной галерее, ведущей через внутреннее помещение епископского дома к алтарю собора; я также пошел в ряду монахов, певших псалмы.
