Тут рассудительному клирику удалось вставить свое слово.
– Дело было не так, – возразил он. – Примас въехал на кроткой ослице; но правда, что народ расстилал перед ним свои одежды и усыпал его путь зеленью, какая только оказалась по зимнему времени под рукою. Изгнанник, вовратившийся в Кентербери, – человек утомленный, и с тех пор он не покидает своего епископского дворца и даже своих покоев. Правда, что сэр Томас привез с собою спрятанными в одежде две папских буллы, но одну из них он бросил в огонь очага, другую же только после сопротивления позволил исторгнуть у себя своим воинственным клирикам. Сэр Томас приближается к смерти, и сама природа избавит скоро короля Генриха от его мучителя и врага.
Вот трезвая истина. Один из домашних примаса, человек, обязанный клирику, передал это ему по всей правде.
Но епископ заглушил голос разума неистовыми словами.
– Томас приближается к смерти! – закричал он. – Клянусь моей епископской митрой, этого живучего человека хватит на три века, чтобы навредить твоему величеству! Томас – приносит мир! Войну несет он с собой в Англию, всюду на его пути саксы бунтовали и хватались за топоры. Да, так свидетельствовали мне очевидцы!
Мне и тогда уже казалось это делом невозможным, настолько я знал обессиленных саксов. Но бешеные слова епископа едва долетали до моих ушей, ибо все мое внимание было приковано к королю, которым овладевала ярость.
Ослепленный гневом, он не внял доводам рассудительного клирика.
И вот вспыхнувшее пламя вырвалось наружу. Сир Генрих, которого равным образом возмущал и мятежный дух и смирение примаса, в безрассудном гневе вскочил со своего места и так резко оттолкнул от себя кубок, что он покатился далеко по столу, и вино красными ручьями разлилось по скатерти, словно кровь по снегу.
– Я запретил ему ступать на мою землю! – воскликнул король дрожащим голосом. – Я знаю, он прячет на своей груди под одеждой еще одно папское отлучение, направленное против меня, его короля. Он сам показывал его мне, злодей!
Тут король, в отчаянии стиснув кулаки, стал изливаться в жалобах:
– Я наряжал и украшал его, как возлюбленную. Он, как ластящаяся собачонка, ел хлеб из моих рук, и это исчадие неблагодарности теперь попирает меня ногами, разоряет мой дом и губит мое королевство!
И он, обведя диким взглядом притихших сотрапезников, бросил рыцарям в лицо клеймящие слова:
– Я откармливаю холопов! Они сосут соки моих земель, сидят, развалившись, за моим обильным столом, но ни у одного из этих обжор и гуляк не хватает мужества избавить меня от изменника!
Никто не осмеливался заговорить с сиром Генрихом, когда он с блуждающими глазами расхаживал взад и вперед по залу, и большая часть королевских гостей поднялась со своих мест и обступила епископа, засыпая его вопросами и упреками.
Продолжая стоять за креслом короля, я увидал на другом конце внезапно поредевшего стола четырех придворных, сидящих вместе, согласных между собою в своем гневе; они обменивались взглядами и шепотом перекидывались взволнованными словами, как будто держа тайный совет. Их имена, господин мой, вам известны, ибо предание разнесло их во все концы света. То злосчастнейшие из живущих, и каждый христианин в Англии открещивается от них. Это, во-первых, сэр Уильям Трэси, насмешник, затем сэр Ричард Бретонский, сэр Реджинальд Красивый, любимец женщин, и, наконец, последний, сэр Хью Молчаливый.
Я стоял слишком далеко, чтобы разобрать слова, но движения их ясно сами за себя говорили.
Я еще сейчас вижу, как сэр Хью кусал себе губы, как сэр Реджинальд накручивал свои мягкие длинные кудри на палец и рвал их, между тем как гнев заливал багровым румянцем лоб сэра Ричарда, а насмешливые губы сэра Уильяма Трэси, на которых постоянно, бывало, играл смех, искривились горчайшей усмешкой. Затем они, казалось, пришли между собой к соглашению и скрылись все разом через заднюю дверь.
Я подошел к окну и увидел, с каким нетерпением эти четверо поджидали во дворе замка своих коней и как поспешно вскочили на них.
Когда вечером того недоброго рождественского дня я вошел в покой моего короля, чтобы принять от него распоряжения по части завтрашней охоты, я нашел его, как это бывает обыкновенно с людьми вспыльчивыми, молчаливым и подавленным; поэтому я осмелился дать волю опасениям, лежавшим у меня на сердце.
