– Finissez, seigneur Roi, finissez! [Кончайте, государь, кончайте! (франц.)]
Сир Генрих испугался и сделал примасу знак поскорее его покинуть.
– Прочь от меня, – крикнул он, – отправляйся назад в твой французский монастырь! И чтобы нога твоя не ступала больше на английскую землю, ты, совратитель народа! Ни здесь, ни там я не желаю больше встречаться и иметь с тобою дело, ты, колдун, ты, ворон, накликающий беду!
Лицо канцлера помертвело. Он ответил мягким голосом:
– Я не знаю, последую ли я твоей воле; ибо долго продолжались мои странствия, – и пастырь и стадо стремятся ныне друг к другу. К тому же, меня тянет к месту моего успокоения; поэтому, о государь, я не обещаю тебе быть послушным. Но не опасайся ничего с моей стороны. Мои стопы ищут лишь мира.
– Берегитесь, берегитесь, под страхом смерти, ступить на английскую землю! – вскричал король, охваченный безумием, и сделал такое резкое движение, что принц Ричард Львиное Сердце, державшийся вблизи норманских рыцарей и внимательно следивший за обоими, бросился к ним со смятенным лицом.
А Томас Бекет со скорбной улыбкой отвернулся от короля.
– Мне кажется, что близок час моего освобождения; откуда бы иначе взяться у меня, нерешительного, мужеству, чтобы поднять голову и разгневать моего короля.
Так расстались друг с другом сир Генрих и сэр Томас, без примирения, к которому, однако, честно оба стремились.
XII
Когда мы, молчаливые и задумчивые, покинули унылую равнину – место отвергнутого поцелуя – и ехали в норманскую крепость Руан, резкий зимний ветер, после теплой, необычайно затянувшейся поздней осени, гнал нам в лицо первые хлопья снега. Тоска сжимала мне грудь, словно слишком тесный панцирь, ибо я считал дело моего короля проигранным, а мне хорошо было известно, как я того и не скрывал от принца Ричарда, что лед, тающий под лучами доброжелательства, становится вдвое тверже, когда его снова прохватит морозом.
Я собственными глазами видел, как примас во имя любви к Львиному Сердцу, вопреки своей сокровенной природе, пытался прикоснуться к губам моего короля и как он не в силах был этого сделать.
Окруженный стаями галок и ворон, скакал сир Генрих по равнине, медленно покрывавшейся снегом.
И вот на одном из перекрестков принц Ричард пришпорил своего буланого, которого он до сих пор во время езды придерживал, вопреки своему обыкновению, в задних рядах и, поравнявшись с берберийским жеребцом короля, распростился с родителем, опустив голову, с задумчивым и скрытным выражением, которое никогда не появлялось доселе на его мужественном лице. Он сослался не знаю уж на какие личные дела и затруднения в своем графстве Пуату, и мне стало ясно, что он хотя и не подымет знамя мятежа вместе со своими братьями против короля, но будет все же в этом споре держаться в стороне.
В городе Руане сир Генрих вел строгую жизнь и предавался христианскому сокрушению вплоть до рождества, которое было не за горами; он прилежно посещал обедни, изнурял себя постом, ибо имел намерение поутру в святой праздник вкусить причастия.
Так он и сделал, с благоговением и радостью. Затем он сел вместе со своими знатными приближенными за богато уставленный стол, чтобы усладить свое изнуренное чрево. Праздничная трапеза подходила к середине; тут у дьявола зачесались руки, и он послал нарушителя мира. Со шпорами, в ботфортах, – ибо он только что скатился с седла, – епископ Иоркский, тяжело дыша, прошел через зал и остановился, разгневанный, красный как индюк, перед королем, восседавшим за столом. Этот приземистый, вспыльчивый норманн своею суетливостью и беспокойством движений мог вывести из равновесия и более спокойного и здорового человека, не говоря уже о моем короле. Рядом с епископом появился один из его клириков, человек с худощавым умным лицом, который своими рассудительными речами старался успокоить его и ввести в берега.
– Помогите мне, правосудный король Генрих! – надсаживался коротыш. – Не только примас, но сам святой отец в Риме предал меня отлучению. Томас Бекет – да поразит его господь чумою! – тайно, скрыв ее на груди, перевез папскую буллу в ваше английское королевство, – и сейчас вот, в святой праздник, ее торжественно провозглашают во всех церквах, где только саксы служат обедни, мне и моему королю на посрамление! И ведь как он, сей сын злобы, свершил свой въезд в Кентербери? Как победитель, в колеснице, запряженной лошадьми, в сопровождении целой свиты саксов!
