Священная Римская империя: эпоха становления - страница 41

, был возведен в сан архиепископа. Его посвящение, таким образом, как и в случае с Гауденцием, предшествовало учреждению архиепископства. Оно было санкционировано императором и папой позднее, на заседавшем в апреле 1001 года синоде в Равенне, центром архиепископства был определен Гран, и Асхерику (Анастасию) было вверено управлять им. После этого Стефан, по сообщению Титмара, получил от императора королевскую корону, которой Асхерик как папский легат его увенчал. Таким образом, вырисовывается совершенно та же картина, что и в Гнезно: снова император и папа координируют свои действия, чтобы и Венгрию, как до этого Польшу, связать с римской церковью и с империей.

Насколько сильно сам Оттон III ощущал себя соответствующим знаменитому образцу — Карлу Великому — в своих обновленческих устремлениях, казалось бы, абсолютно определенных римской традицией, явствует из следующего факта. В промежутке между обоими «государственными деяниями» император приехал в Ахен, чтобы некой символической акцией с убедительностью, которую едва ли можно было превзойти, заявить о своей приверженности Карлу Великому и заручиться его помощью. Наперекор всем обычаям того времени, а потому соблюдая величайшую секретность, Оттон повелел открыть захоронение императора, почтил его, «преклонив колени», как перед святым, и после этого забрал его нательный крест и другие реликвии. Они, очевидно, должны были помочь ему продолжить дело обновления в духе Карла.

Оттон наверняка хорошо представлял себе, что за первыми протестами против его имперской политики, которые особенно ярко проявились среди саксонского духовенства, могли последовать и другие выступления, и, возможно, еще более сильные. То, к чему он стремился, было столь необычно, величественно и смело, но одновременно чревато столь большой напряженностью, что не могло осуществиться без осложнений. Знаменателен, однако, пример Титмара Мерзебургского, который разделял сдержанность своих сотоварищей — саксонских епископов — в отношении происходящего в Гнезно, но был согласен с внутригерманской «римской» церковной политикой императора и, естественно, высоко ценил его усилия, направленные на восстановление Мерзебургского епископства. Этот пример показывает, что епископат, несмотря на сдержанность и несогласие (впрочем, охватившие его лишь отчасти), оставался все-таки связанным с императором, и тот обладал многими возможностями для активизации данной связи в случае необходимости. Хуже было то, что в начале 1001 года, вслед за послужившим прелюдией непродолжительным, быстро подавленным мятежом в Тиволи, восстали также и римляне, и император вместе со своим папой вынужден был оставить город. Оттон должен был пережить это как особенно тяжелый удар, поскольку не мог отказаться от Рима, предназначенного быть центром и целью реновации.

Мятеж римлян поставил под вопрос «renovatio imperii Romanorum» в самой ее сути, однако пока еще не означал ее краха. Не следует забывать, что многие императоры были вынуждены обороняться от восставших римлян и что уже Оттону I понадобилось более десяти лет, чтобы приучить римлян к своему владычеству над городом. Правда, Оттон III зашел гораздо дальше своего деда: он хотел, чтобы римляне внутренне подчинились ему. Поэтому, как показывает знаменитая речь, произнесенная им в Замке Святого Ангела в кульминационный момент восстания (Оттон перечислял в ней благодеяния, которыми он осыпал римлян, и упрекал их в вероломстве, которое он за это снискал), император был глубоко задет, когда римляне взбунтовались против него и (как он подчеркивал) против своего собственного возвышения. В растерянности он, будучи со своими друзьями-единомышленниками в монастыре Сан-Аполлинаре-ин-Классе и в обители отшельника Ромуальда в Переуме, наложил на себя тяжелую епитимью и даже думал после трех лет господства отказаться от него. Однако и в это время он не отрекся от борьбы за реновацию. Так, на пасхальном синоде в Равенне был окончательно решен венгерский вопрос. Спустя короткое время, в середине апреля, император тайно встретился с венецианским дожем Пьетро Орсеоло, своим «dilectus compater» («дорогим соотцом»). Оттон стал крестным отцом его младшей дочери, благодаря чему еще более укрепил узы духовного родства, которые и прежде связывали его с дожем. Очевидно, он вовлек дожа, так же, как и короля Венгерского, в свое подражавшее византийскому образцу «семейство королей» — еще один инструмент на службе «renovatio imperii».