Хильдегунда была подружкой капитана. Больше двух лет таскалась с отрядом, исходила пешком все дороги между Неккаром и Рейном, нажила немного денег, но еще больше потратила. Родился у нее ребенок, но умер, не прожив шести месяцев.
Была Хильдегунда рослой, широкой в кости и плохо кормленой. Лицо у нее простое, скулы такие широкие, что на глаза наезжают. Не глаза, а щелки. Два богатых дара у Хильдегунды: голос и густые черные волосы. Благочестивые люди говорят, что красивые волосы — верный признак ведьмы, ведь любуясь своей красотой, женщина поддается суетным мыслям и легко становится добычей дьявола.
Хильдегунда не была уверена в том, что не проклята на веки веков, но обсуждать это боялась даже с отцом Валентином, хотя вот уж кто легко прощал женщинам все их грехи. Иеронимус фон Шпейер вызывал у нее ужас, и нового капеллана Хильдегунда тщательно обходила стороной. Сейчас он сидел почти напротив нее, и она не решалась поднять на него глаз.
Сидела неподвижно, приоткрыв рот, и глядела на капитана. А тот снял со своего плеча руку соседки, бухнул кружкой о стол и запел, перекрывая застольный шум. Грустно запел, как будто оплакивал что-то:
Lasst uns trinken, lasst uns lachen Konig Karl kommt nach Aachen…
Хильдегунда вскинула голову, подхватила.
Постепенно все прочие голоса смолкли. Только эти два остались. То сливались, то расходились они: мужской — высокий и сиплый, как будто пропыленный, и женский — низкий, из глубины души исходящий.
Платье на Хильдегунде сбилось, открыв плечо, худое, слегка загнутое вперед. Поет, наматывает на палец черный локон, а узкие глаза стали наглыми. И красива была Хильдегунда в те минуты так, что взгляд не отвести.
Lasst uns kampfen, lasst uns sterben, — речитативом проговорила женщина. И вместе с капитаном они заключили:
Konig Karl nennt seinen Erben..
Мгновение висела ошеломленная тишина. А потом капитан уперся кулаком в бедро и расхохотался. До слез, оглушительно. И остальные, точно по команде, ожили, заерзали, загалдели.
На скулах девицы проступили красные пятна, рот растянулся, и лицо сразу стало уродливым.
— Ты всегда меня брала пением, — сказал Агильберт. — И как это у солдатской подстилки может быть такой дивный голос?
— А может, дьявол ее телом владеет? — спросила Эркенбальда, наклоняясь через стол. — Если беса изгнать, она тут же и падет мертвая. Не дано человеку петь так сладостно.
— Дано, — сказал Иеронимус из своего угла.
Эркенбальда метнула на него взгляд.
— Тебе почем знать?
Иеронимус пожал плечами.
— Знаю и все.
— Ты могла бы зарабатывать на жизнь пением, — сказала Эркенбальда, обернувшись к черноволосой.
— Тогда платите! — пьяно крикнула Хильдегунда. — Платите за мой голос, вы!..
— Возьми, — забавляясь, сказал капитан и пустил по столу монету. Женщина прихлопнула монету ладонью, сунула в кошель, спрятанный под юбками, мелькнула на мгновение ослепительными белыми ногами.
— Дурак ты, Агильберт, — равнодушно отозвалась она, одергивая на себе платье. — Вот соберу себе приданое и выйду замуж.
Хохот грянул со всех сторон. Громче всех смеялись женщины. Одна из деревенских поперхнулась и кашляла, покуда Шальк не огрел ее по спине кулаком.
Хильдегунда покраснела еще гуще, упрямо нагнула голову.
— А что вы думали? — повторила она. — Не век же мне с такими, как вы, путаться.
— Блядей замуж не берут, — выкрикнул Шальк.
Женщина повернулась к нему.
— Я не всегда буду блядью.
— Милая, — раздельно проговорил капитан, — не все быльем порастает.
— А вот и нет, — запальчиво сказала женщина. — Я знаю способ. Мне тетка говорила.
— Зашьешь ты свою дырку, что ли? — спросил Радульф.
— Можно вернуть девственность, если… — начала женщина и запнулась, чувствуя, что все глаза обратились к ней.
Шальк уже не смеялся — тихо всхлипывал.
— Говори, — приказал капитан.
— Трудно вымолвить, — призналась Хильдегунда, багровая, как свекла.
— Делать не стыдно, а говорить боишься?
— Так говорить — не делать… Нужно… переспать с монахом.
Сказала — и страх охватил ее.
В трактире стало тихо. И в этой тишине слышно было, как под столом храпит кто-то из солдат, упившись насмерть.
