В те дни я особенно остро почувствовал, что я чужой. Все знали друг друга давно, десятилетиями, вместе снимались в фильмах, участвовали в фестивалях, имели учеников, которые обязаны поддерживать своих учителей. И в их среде вдруг оказался парень из Псковской губернии, из сельца Красногородское, который был запрограммирован на службу в армии, на работу шофером, плотником, трактористом после возвращения из армии. При определенном упорстве мог, конечно, закончить заочно институт, стать инженером и строить коровники и сельские магазины.
И я еще раз пожалел, что нет рядом Афанасия. Он дал бы четкое определение ситуации. Я попытался вспомнить, что он говорил о Классике. «Он трус. Я тоже не храбрец, но я предложил системе свои правила, и система эти правила приняла. А он сразу лег под систему. Он патологически боится власти. Сделал один хороший фильм. Если человек не полная бездарь, он может снять один хороший фильм или написать одну хорошую книгу. Классик — это когда много фильмов или много книг. Второй его фильм — полная неудача. Третий фильм он снимать не рискнул. Заседал в комиссиях и преподавал. И остался классиком. Он, как Бобби Фишер, стал чемпионом мира и перестал играть. И остался чемпионом, которого никто не победил».
И я вдруг понял, что я сделаю. В день, когда у Классика были занятия в его мастерской, я пришел в кабинет режиссуры заранее. Классик поздоровался со мною почти радостно. В последние недели он выказывал мне подчеркнутую доброжелательность. Он просчитывал последствия. Никто не упрекнет его в предвзятости. Он приглашал меня в свою мастерскую, спрашивал мое мнение о курсовых режиссерских работах и соглашался с моим мнением. После занятий он сказал, чтобы слышали студенты:
— Через год я буду набирать новую мастерскую. Не хотели бы со мною поработать?
— Конечно, хотел бы, — сказал я.
— Вернемся к этому разговору ближе к набору, — пообещал Классик.
На какое-то мгновение я почти поверил ему.
— Пошли на мои занятия, — пригласил меня Классик.
— С удовольствием, — ответил я. — Но могли бы вы уделить мне несколько минут для приватного разговора?
— Давай поговорим, — согласился Классик. Мы вышли из кабинета, прошли в конец коридора, к окну.
— Я знаю, вы решили завалить мою диссертацию, — начал я.
— Не я, — ответил Классик. — Ученый совет завалит. Очень плохие внешние отзывы. Примитивная, никому не нужная диссертация.
Я ожидал, что Классик начнет отказываться и уверять, что все совсем не так. Я не был готов к такому мгновенному признанию.
— За что вы меня не любите? — спросил я, по усмешке Классика уже понимая, какой ответ получу.
— За бездарность, — ответил Классик. — И актер вы никакой, и преподавать вам противопоказано. Вы темный, малограмотный провинциал. Поезжайте в свою Псковскую губернию, попробуйте поступить в местный театр и играйте там роли председателей колхозов. Вы и фактурно этому подходите. Пока я в институте, вы на моей кафедре преподавать не будете, даже если и защитите диссертацию в другом месте. Если еще есть вопросы, я с удовольствием на них отвечу.
Классик стоял слева от меня — правым крюком в челюсть с полуоборота. Вставная челюсть будет сломана наверняка. Я так испугался рефлекторного движения, что заложил руку за спину.
Классик улыбался.
— Вы занимаетесь боксом? — спросил Классик, улыбаясь. — И вам очень хочется мне двинуть. Левой прямой и крюком справа. Я когда-то тоже занимался боксом. Я вас понимаю. Но… — Классик развел руки.
Мы вернулись в кабинет.
— Вы идете ко мне на занятия? — спросил Классик громко, чтобы все слышали.
— Спасибо, в следующий раз обязательно, — пообещал я.
Альбина, когда я вошел к ней в кабинет, поняла все еще до того, как я пересказал свой разговор с Классиком.
— Выпей, — сказала она и плеснула в стакан коньяку. — Ты очень бледный.
Она выслушала меня молча.
— Может быть, рискнуть? А вдруг? — спросил я.
— Вряд ли получится. Против Классика никто из ученого совета не пойдет. Вот что. Напиши заявление с просьбой о переносе защиты диссертации на будущий год и укажи уважительную причину.
— У меня нет уважительной причины.
