— Привет, — сказал я ему.
Он обнял меня, я почувствовал водочный перегар, так пахнут мужики, которые пьют всегда — сегодня, вчера и каждый день. Шмага заматерел, раздался, из-под комбинезона выпирал живот, но не от обилия жира, а от развитых мышц, прикрытых слоем жирка, по боксу я знал, что такие наиболее трудно пробиваемы.
— Вот видишь, — Шмага показал на кузов «Жигулей» со снятыми дверцами, — филиал «Автоваза». Знаешь, сколько теперь у нас частных машин?
— Сколько?
— Тридцать один «Жигуль» — в райцентре и районе, не считая «Волг» и «Москвичей».
— Хорошо жить стали.
— А неплохо, — ответил Шмага. — Говорят, ты в Москве живешь?
— Живу в общежитии. Поступил после армии в институт.
— Мне это никогда не светило. С нашими встречаешься?
— А кто наши?
— С тобою в Москве еще трое учатся.
— Кто?
— Твоя соседка по улице, Марина. Закончила педагогический, сейчас аспирантка. Вера медицинский заканчивает. Воротник — международных отношений, будет дипломатом. Старший Воротник в ЦК партии работает.
Я отстал от них на три года — два года в армии и потерянный год, когда я не поступил в институт. Мы со Шмагой сидели на берегу реки. Шмага вытянул из реки капроновый шнур, привязанный к ведру, наполненному бутылками с пивом и «Столичной».
— Выпьем за встречу, — предложил Шмага.
— Выпьем, — согласился я.
Шмага настрогал тонкие ломтики присоленного сала, нарезал маринованных огурцов, отвалил от буханки два больших ломтя черного ржаного хлеба и разлил водку в граненые стаканы. Мы выпили водку, запили прохладным местным пивом, закусили салом и огурцами. Я помог затолкать во двор мастерских «Жигули» — с машины уже сняли аккумулятор — и пошел домой.
Я медленно шел по Красногородску и рассматривал встречных женщин. Грудастые, с просторными бедрами, крепкими ногами, они с детства много работали физически: поливали огороды, таская по пятьдесят ведер воды за вечер, пилили дрова, косили сено. Наверное, они замечательные партнерши в постели. Можно, конечно, остаться в Красногородске, пойти работать шофером или заняться ремонтом автомобилей, — я получал удовольствие, делая что-то простое, так было и на заводе, и в армии. Зачем мне Москва и актерство? Классик не видел во мне перспективного актера. Возможно, он ошибался, но мог ошибаться и я, решив стать актером.
У меня было шесть женщин. Все старше меня, за исключением моей одноклассницы Веры, которая использовала меня как учебное пособие для изучения сексуальных позиций, теперь предназначенных для других. Единственная женщина, в которую я влюбился в институте, отвергла меня. Ей был нужен более надежный, который помог бы ей преуспеть в актерстве, и еще она хотела как можно быстрее вырваться из общежития в отдельную московскую квартиру. Ничего этого я ей не мог дать ни сегодня, ни в ближайшем, а может быть, даже и отдаленном будущем. После окончания института я могу поехать в провинциальный театр на минимальную зарплату. Даже если я сделаю себе московскую прописку, женюсь фиктивно за деньги или по-настоящему на москвичке, я вряд ли устроюсь в московские академические театры, слишком велик конкурс. Конечно, я могу жить в Москве, снимать комнату, играть в эпизодах, подрабатывать на дубляже польских, болгарских, венгерских картин. Иногда даже получать вторые роли в узбекских или туркменских фильмах. Случайные заработки, полунищая жизнь с надеждой однажды утром проснуться знаменитым. Но знаменитыми просыпаются немногие, большинство просыпается в московских вытрезвителях.
Мать стирала. Я прошел в огород и начал прибивать выбитые штакетины в заборе. Сосед-подполковник за забором поливал из лейки огурцы. За пять лет, что мы не виделись, он еще больше разбух, живот переваливался через ремень так, что не было видно командирской пряжки.
— Здорово! — сказал он.
— Здравия желаю, товарищ подполковник! — бодро ответил я.
— Портвешку со мною выпьешь? — предложил подполковник.
Он достал спрятанную между гряд бутылку портвейна «Три семерки». Я вдруг отчетливо представил себя с животом через ремень, а во дворе моего дома — женщину в линялом ситцевом платье с отвисшими грудями. Она будет рубить хряпу для свиньи, как рубила сейчас сечкой жена подполковника, моя бывшая учительница. Тоже жизнь, сказал я тогда себе.
