Актриса встретила меня в коротком легком халатике, и я тогда впервые подумал, что женщины и в пятьдесят лет остаются женщинами.
— Выпить хочешь? — спросила меня Актриса.
— Спасибо, не хочу.
Я по-прежнему не пил. А когда пробовал, то быстро хмелел.
— Есть хорошее виски.
— Спасибо. Не хочу.
Она подошла ко мне и спросила напрямик:
— А меня хочешь?
Я молчал. Актриса стояла передо мною, я не сделал и попытки обнять ее, взять за грудь, что, наверное, сделал бы каждый мужчина.
— Свободен, — сказала Актриса.
С тех пор она перестала на меня обращать внимание. И когда мы играли этюды, а к концу первого курса эпизоды из сценариев неснятых фильмов, она никогда не обращалась ко мне по имени.
Узнав о предстоящем своем отчислении, я позвонил Науму.
— Что мне делать? — спросил я.
— Ты спал с Актрисой? — спросил он.
— Не спал.
— Тогда странно. Женщины обычно звереют, когда переспишь, а потом треплешься об этом.
— Не спал и никогда ничего про нее не рассказывал. Ты откуда знаешь, что она спит со студентами?
— Об этом все знают, и Классик, наверное, тоже. Он ведь не дурак. Но чтобы отчислить, надо иметь двойки по специальности.
— У меня тройки. За второй курс, может быть, двойка.
— Жди, — посоветовал мне Наум. — Если поставят двойку, есть много способов обжалования плохой отметки.
Но мне поставили тройку. Истину я узнал, когда в КГБ читал свое личное дело. Уполномоченный сообщал; «…для предотвращения исключения были проведены беседы с доверенными лицами в киноинституте. Решили: для избежания дальнейшего конфликта с Классиком предложить перейти в другую мастерскую. Это предложение было поддержано парткомом института».
На этом мое единоборство с Классиком не закончилось.
Наступили каникулы. Я не был дома пять лет. Проезжая мимо Рижского вокзала, я нечаянно для себя вышел, купил билет на вечерний поезд. Рано утром я вышел на станции небольшого латышского городка Резекне, сел на автобус и через три часа сошел в Красногородске. Еще через десять минут я был на почте, где мать по-прежнему выдавала и принимала посылки. Она тут же отпросилась с работы. Мы шли по Красногородску, мать здоровалась со знакомыми, и я здоровался. За пять лет моя жизнь менялась несколько раз, здесь ничего не менялось. Только женщины стали грузнее, пожилые превратились в старух, молодых я не узнавал, а они меня узнавали. Когда я уехал из Красногородска, им было лет по десять — двенадцать, теперь они превратились в девушек. Они осматривали меня оценивающе. Они уже созрели, чтобы рожать, ворочать бидоны на маслозаводе или стоять у печей на кирпичном заводе. Этим они займутся в ближайший год и будут заниматься до пенсии, если не уедут.
Мать поставила на стол бутылку местной водки. Я ел домашний борщ. Мы с матерью выпили. Я пошел на огород за редиской; когда вернулся, мать спала на кушетке. Маленькая, стареющая женщина. Она по-прежнему держала подсвинка, кур и козу. В доме мало что изменилось. Разве что вместо ходиков с гирями висела тарелка электронных часов, черно-белый телевизор заменился на цветной.
Я обследовал двор, сарай, хлев, поветь, крышу дома, забор вдоль огорода и решил, что за неделю управлюсь. По запущенности хозяйства я понял, что мужик в жизни матери так и не появился. Мать сама подпирала, накрывала щели, ожидая моего приезда.
Я решил пройтись по Красногородску, надеясь встретить одноклассников. Ребята уже отслужили в армии, а девчонки могли уже закончить институты.
За пять лет Красногородск почти не изменился, только на окраине поставили несколько блочных пятиэтажек, значит, сотни две людей получили ванные и туалеты.
На полках магазинов в избытке стояла местная водка, хозяйственное мыло и рыбные консервы и конфеты областной кондитерской фабрики в блеклых обертках. Через несколько лет и это исчезнет с прилавков. Продавщицы в магазинах — прежние плотные, старые тетки, я их с детства помнил старыми и плотными.
В парикмахерской я увидел девчонку, училась классом ниже, только из темноволосой она превратилась в яркую блондинку.
Я спустился к реке, к авторемонтным мастерским. Во дворе в комбинезоне, надетом на голое тело, курил Шмага.
