Я, как любой мальчишка, занимался онанизмом, смазав вазелином ладонь, ладонь у меня мозолистая, все мужские работы на мне. Я знал, что я должен кончить, но то ли от портвейна, то ли от страха, что у меня не получится, я не кончал. Тогда подтянул ее ноги и продолжал двигаться, мне показалось, что она заснула, но совсем неожиданно она снова ожила, обхватила меня своими ногами, я не выдержал и заспешил вместе с нею, и все закончилось. Из меня уходила сила, я уже ничего не мог и не хотел. Блаженство закончилось. Я откинулся, чувствуя неприятную липкость между ног и на животе, будто меня облили теплым клеем.
Я посмотрел на нее. Она уже спала, приоткрыв рот, ее груди свисали, ноги некрасиво согнулись. Никогда не буду с ней больше этим заниматься, подумал я тогда.
Я встал, надел трусы, натянул брюки и рубашку. Мне хотелось единственного — умыться с ног до головы. Я вышел из дома и бросился к реке между огородами.
Я вошел в воду, умылся, отстирал трусы, натянул их и лег на горячий песок, нагретый за день, и тут же уснул. Проснулся я почти через два часа, солнце зашло, и песок стал холодным. У меня была ясная голова и легкость во всем теле. Я вспомнил, что произошло, и вспомнил уже без отвращения, мне вдруг снова захотелось, и я побежал к ее дому.
Калитка оказалась незакрытой, я прошел в горницу. Она спала, только перевернулась на живот, ее ягодицы возвышались, но уже не казались такими огромными. Я погладил их, кожа оказалась нежной и прохладной. Я знал, что можно и сзади. По классу ходила шведская брошюра — учебник по сексуальному воспитанию шведских школьников, никто не знал, кому она принадлежит, ее передавали из рук в руки, из класса в класс. В этом учебнике были фотографии молодого человека и девушки в разных позициях. Я подтянул ее, пытаясь поставить на колени, и, к моему удивлению, она сама встала на колени, опираясь на локти. Теперь мне не надо было искать, я все видел и вошел сразу. Мне это понравилось даже больше, теперь распоряжался я, и, когда заспешила она, заспешил и я, и мы кончили вместе. Я почему-то выругался и упал рядом с нею почти без сил, стараясь выровнять дыхание.
Я читал, что перед матчем футболистов не отпускают домой к женам. Тренеры, наверное, правы, в таком состоянии я, может быть, и смог бы играть в футбол, но уже не в привычном темпе.
— Ты будешь хорошим жеребцом, — сказала Лидка.
— Почему — будешь? — сказал я. — Я уже есть.
Лидка рассмеялась и спросила:
— Молока холодного хочешь? Из погреба.
— Хочу.
Она принесла литровую кружку молока с желтой пенкой. И она сама пахла молоком, с этого дня я называл ее молочницей. Никогда мне не казалось молоко таким вкусным, как сейчас.
— Поесть хочешь? — спросила молочница.
— Хочу.
Она поджарила мне яичницу с сыром. Что-то во мне изменилось. Взрослая женщина кормила меня, как взрослого мужчину. Обо мне заботились, я выполнил свою мужскую работу, и, по-видимому, выполнил хорошо.
— Завтра приду, — сказал я ей у калитки и поцеловал — в кино все мужчины, прощаясь, целовали женщин.
Я шел по своей улице и спокойно смотрел на женщин, раньше я обычно оглядывался на каждую молодую, я мысленно раздевал их, пытаясь представить, что у них под платьем. Теперь я это знал. Женщина перестала быть для меня тайной. Я еще не знал, что ошибался. До сегодняшнего дня я так и не понял женщин, они оказались такими разными, непохожими одна на другую, с одними я сходился легко, другие меня не переносили, даже ненавидели, но это будет в другой, взрослой жизни, когда я стану известным и даже знаменитым.
А пока я шел по улице, в мои сандалеты забивался песок, — окраины Красногородска не асфальтировали, летом поднимались клубы пыли после каждой проехавшей машины, а осенью стояла грязь, и, пока не наступала зима, все ходили в калошах или резиновых сапогах.
Навстречу мне шла Марина, она жила в конце улицы. Год назад она приехала из Москвы. У нее умерла мать, ее отец, наш красногородский, женился на другой, Марина не поладила с мачехой и приехала к бабке. Но она всегда могла вернуться в Москву и была независимой и гордой. В школе запрещали мини-юбки, все девчонки должны были ходить в коричневых платьях с белыми фартуками, а мы в серой форме, но Марина так обрезала платье, что казалось, что она одета в один фартук, ей попробовали запретить ходить в таком коротком платье, на что она ответила:
