- Сохраним, - как эхо повторил я.
Глава двадцать седьмая
--===Свое время===-
Глава двадцать седьмая
Иду на дно.
Но даже здесь своя мечта:
обломком
в тину
тихо
ткнуться,
но к свету все-таки тянуться последним пузырьком из рта...
А потом спрашивают - как писались эти стихи? Никак. Сами собой.
Как дыхание.
Как стон.
Я пытался еще что-то сделать, ходил, советовался, но беспомощно разводил руками Горобец, отводила в сторону свои восточные глаза Лика, сочувственно хмурился секретарь нашей партийной организации Гладилин кончилась изматывающая душу гонка по судам, загсам, архивам.
Что ж, видно, и правда, не судьба.
Даже вроде легче стало, хотя при этом я ничего не чувствовал, кроме крайней опустошенности и странного ощущения потерянности, одиночества ситуация была безысходная, никто не мог помочь. Даже постоянно иронически настроенный Ян на сей раз не очень уверенно попытался приободрить меня следующим вариантом: что, мол, старик, не все еще потеряно, понятно, что если ты сейчас получишь только комнату от издательства, то потом на отдельную квартиру рассчитывать очень трудно, так что имеет смысл сейчас совсем отказаться, а после операции, тьфу, тьфу, тьфу, и свадьбы, когда Наташа поедет долечиваться в санаторий, лучше встать на учет в районе... Но уж слишком много было этих "если" и "после", причем одно за другим должно было следовать в определенной последовательности.
Хватит об этом.
Позабыть.
Не думать.
Главное - Наташа. Ее здоровье.
Я ездил к ней каждый день - в понедельник, во вторник, утром и вечером, в среду...
Завтра четверг.
Завтра операция.
И все друг другу сказано, и обо всем договорились...
Я ухожу из больницы: глаза Наташи, будто вырезаны из маски лица, бледные губы, последний поцелуй, цветы на тумбочке, палата пуста, все смотрят телевизор в холле, сумка - в руки, Наташа идет со мной до дверей отделения, я спускаюсь вниз по лестнице, Наташа стоит наверху, как бы уплывая ввысь, и прижимает к груди свой талисман - плюшевого мишку Потапа. И чем дальше я уходил от Наташа по длинному белому коридору, по весенней сырой березовой аллее, ехал электричкой до Москвы, поездом метро до дома, тем чаще, сама собой, как затаенное желание, творилась, пробивалась, шептала, кричала, металась молитва: о, если Ты есть, если Ты существуешь и сила небесная в Твоих руках, прости меня, может и не заслужил я милость Твою, но не оставь, помоги, сотвори чудо, ниспошли радость, свет и покой добрым утром, чтобы силы прибыли у Наташи, вдохновения дай профессору, проследи за его ножом, спокойствия и внимательности дай всем врачам и сестрам, пронеси беду мимо, пронеси...
И так весь вечер.
И так всю ночь.
И так все утро.
На работе я будто забылся. Да и ждать было больше нечего - все равно, как мне объяснили в больнице, операция начнется в десять, раньше двенадцати в справочной известий не будет.
Лика подняла телефонную трубку:
- Вас слушают...
И очень странно, недоуменно посмотрела в мою сторону:
- Тебя, Валерий.
Сердце оборвалось.
Я взял трубку.
Голос Наташи:
- Это я.
- Наташка?! Что?! Что случилось?..
- Да успокойся ты, - рассмеялась она. - Просто операцию отменили. Крови нет, понимаешь?
- Как нет? Почему?
- Не привезли. Должны были с утра привезти, но почему-то не было. Именно моей группы.
- Ну, и как же теперь?
- Через неделю.
- Значит... Значит, мы?..
- Да, да, да. Я даже договорилась, меня отпускают на субботу и воскресенье.
- Женимся! - заорал я в трубку.
- Ага, - счастливо засмеялась Наташа. - Кстати, тебе полагается три дня за свой счет.
Нет, все-таки жизнь непредсказуема, но идет по своим, неведомым нам законам. Плетет свои нити судьба, и только по прошествии лет удивляешься - неужели было, а ведь могло быть совсем иначе. А оказывается, не могло быть иначе, должно было быть и произошло именно так и никак по-другому. Я уже не помню сейчас, в какой горячке я пытался сообразить, каким образом организовать все - свадьба все-таки, но потом мы с Наташей посоветовались, и получилось следующее: Марина, Наташина подруга, даст нам ключи от своей квартиры на два дня, а в воскресенье, после загса, мы устраиваем небольшой обед у моих родителей.
