«Стоящее» было сложено стопкой на нижней полке. Было видно, что это книги, многократно читанные и любимые хозяином.
– Во, смотри!
Он совал Карлушке в руки маленькие томики с лохматыми корешками, в сильно потрепанных обложках и с интригующими названиями: «Что происходит в тишине», «Паутина», «Вынужденная посадка», «Под чужим именем»…
– Очень жизненная, я тебе скажу, – он сунул Карлушке толстый томик в некогда зеленом переплете, – как они их на чистую воду вывели, эт-та…
Книжка называлась «Похождения Нила Кручинина».
Хозяин вдохновился настолько, что начал путано пересказывать сюжет про какого-то пастора («священник ихний»), спортсмена и горные ботинки; сюда же каким-то образом лепился стакан молока… В это время его, к счастью, позвали.
Настя, пробегая на кухню, заглянула Карлушке через плечо и скорчила гримаску. Он улыбнулся в ответ, маясь от неловкости, поскольку стал невольным свидетелем разговоров о ночлеге, и продолжал стоять, уставившись в книжные корешки.
Квартира состояла из двух смежных комнат, одна из которых была родительской спальней. Идея ночевки жениха и невесты в одной комнате была слишком крамольной даже для обсуждения, в результате чего проблема гостеприимства выглядела столь же трудно решаемой, как задача о волке, козе и капусте, и эту задачу блистательно разрешила именно бабка.
– Вот как сделаем, – твердо сказала она. – Вы, – кивнула сыну с невесткой, – отправляйтесь ко мне, а то что ж я буду на ночь глядя шлендать? Заночуете там, я с Настеной в спальне лягу, а гостя положим в зало на диван – вот и вся недолга.
Он был уверен, что уснет сразу, как дойдет до дивана, однако стоило лечь – и сонливость как сдуло. В темноте комната, которую старуха гордо именовала «зало», выглядела иначе – нарядней. Ровно и ярко светил фонарь за окном. Тюлевые занавески казались твердыми и рельефными, как и свисающая из-под радиолы вышитая салфетка; вторая салфетка, кружевная, лихим чубом свисала с ее полированной крышки. Плюшевая скатерть на круглом столе спадала дорогой драпировкой на простые деревянные стулья. В углу на таком же стуле покоился баян. Над столом – лампа с кистями на абажуре. Застекленная фотография в деревянной рамке висела на противоположной стене. Сидя за столом напротив нее, Карлушка свыкся с безмолвным свидетелем трапезы – худощавым молодым мужчиной в плечистом пиджаке, скрывающим его худобу, и наглухо застегнутой сорочке. Мужчина смотрел не в глаза фотографу, а куда-то над его головой, как будто ждал, что кто-то оттуда появится. «Муж мой покойный», – пояснила старуха. Теперь не было видно массивного пиджака, свет фонаря превращал фотографию в маленькое оконце и выхватывал абрис помолодевшего, совсем мальчишеского лица, так что казалось, будто мальчуган пытается заглянуть в комнату.
За стенкой послышался глуховатый протяжный кашель, потом стих. Настю слышно не было. Спит. Он улыбнулся. Во время ужина, переводя взгляд с одного лица на другое, пытался понять, на кого она похожа, и не смог. Если бы сходство состояло в сличении черт, то можно было бы найти немало общего: голубые, как у отца, глаза, но без этих безобразных красных прожилок, высокий – материнский – лоб, да мало ли!.. Однако сходство легко ускользает или проявляется в чем-то неуловимом: вот она упрямо наклонила голову, совсем как Сергей Дмитриевич, а потом улыбнулась – и сходство с отцом исчезло, растворилось, словно он для нее чужой человек. Некоторое время спустя что-то заставило Карла пристальней взглянуть на Веру Арсеньевну, и он поразился, заметив милую ямочку на щеке – точь-в-точь как у Насти. Это случилось, когда она хотела рассказать, где они жили – тогда, до войны, до Насти; и бабка послала ее на кухню. Ямочка мелькнула – и пропала, а вместе с ней исчезло сходство.
Нет, Настя не случайно наступила ему на ногу: здесь не нужно говорить про ссылку. Значит, родители не знают, и знать им не нужно. Об отце Сергей Дмитриевич спросил только, воевал ли, – и сам же придумал ему бронь, примерив на однополчанина из Челябинска. Как странно, что этот малосимпатичный человек должен стать его родственником и будет называться «тесть»; булочное какое-то слово. О чем он может спросить завтра? – Да о чем угодно; например, поинтересуется, служил ли в армии будущий зять. А что тогда – рассказать про плоскостопие? Нет, ни за что. И что сказать, если опять будет расспрашивать об отце – говорить о кино? Или о ларьке, где отец проработал всю войну – и всю ссылку, о которой говорить не следует? Вдруг захотелось оказаться дома, достать черную папку и не спеша перебрать то, что пролистал тогда впопыхах, а потом так и не удосужился разобрать подробно. Конечно, ничего они не знают, если Настя не рассказала; да и что они могут знать, если я сам знаю о нем так мало?..
