Подхватив сумку и коробку, Зинка встала со скамейки.
– Бегу; мне надо к одной знакомой заскочить, это рядом. Чао!
Тряхнула челкой, растопырила ладонь в прощальном жесте и быстро пошла по аллее к выходу.
Карл выкурил еще одну сигарету. Зинкино приглашение, искреннее и настойчивое, неожиданно тронуло его. Позади кого-то окликнули, потом еще раз. Он оглянулся.
– Мужчина! Я кричу вам, а вы уходите, – молодая беременная женщина махала рукой. – Коробочку свою забыли.
В поисках адресов Карлушка много ходил пешком, часто натыкаясь на улочки, которые никогда раньше не видел – или не узнавал их, чисто прополосканных майским ливнем. Одну такую улицу нашел и договорился с хозяйкой квартиры, что приедет после работы.
Он не помнил, когда в последний раз бывал в этом районе, и с интересом огляделся. Троллейбусная остановка, рядом – телефонная будка. Маленький цветочный магазин на углу был уже закрыт. У двери с обеих сторон сидели на ящиках две пожилые женщины, у ног стояли ведра с торчащими свежими цветами; одна из женщин вопросительно посмотрела на Карла.
Покупать цветы было некому.
Вниз от цветочного магазина шла улица с узкими тротуарами, по обе стороны заставленная домами. К ближнему, с высокими ступеньками, теснилась очередь. Люди держали в руках тяжелые связки бумаги. Подойдя ближе, Карл увидел внутри тусклую голую лампочку и огромные весы, на которых приемщик взвешивал макулатуру. Подошел мужчина в расстегнутом плаще и спросил:
– Что дают, не Пикуля?
– Дюму, – неохотно ответила толстая женщина, обмахивавшаяся газетой.
Девушка, стоявшая перед ней, гневно обернулась.
До чего же странно: одна очередь выстраивается за туалетной бумагой, другая, вот как эта, – за «Дюмой». Третьи ждут Пикуля. Абсурд, абсурд. Уж печатали бы Пикуля на туалетной бумаге – такой вывод сам напрашивается при виде «макулатурных» изданий.
Напротив цветочного магазина высился аккуратный темно-серый гранитный куб. Сверившись с адресом, Карл вошел в парадное.
Два ряда почтовых ящиков, детская коляска на лестничной площадке, три квартиры на каждом этаже. Несмотря на вечернее время, в доме было на удивление тихо.
Поднялся на третий этаж, позвонил. Хозяйка Мария Михайловна («можно просто Мария»), бодрая женщина лет пятидесяти пяти, двигалась легко и быстро, несмотря на полноту. Фланелевый халат был туго затянут пояском, но женщина часто затягивала его еще туже; волосы были завязаны платком так, что концы его торчали надо лбом, как заячьи уши. Говорила она, как и двигалась, быстро, время от времени как-то по-детски шмыгая носом.
Карлушка заметил, что каждый хозяин в первую очередь расписывает достоинства квартиры, часто преувеличенные, и не упоминает недостатков. Мария Михайловна, шмыгая носом, сразу заговорила о недостатках – правда, не квартиры, а мужа, с которым развелась или разводилась, из-за чего и меняла квартиру.
– Ну нету больше никаких моих сил, ей-богу. Такой сволочь. То он здесь, то нету его по месяц-два-три, по полгода, и где живет, не говорит, я и знать не интересуюсь, а только где пропадает, там пускай и остается. С милиции проверки приходят: прописан, мол? Прописан, говорю; муж это мой. Почему на работу не выходит? А мне и сказать нечего, и перед людями стыдно. Такой сволочь, я с ним двадцать лет мучаюсь.
Непонятно было, как ее муки прекратятся, если она с «таким сволочем» переедет в его две комнаты, но вопрос задать он не успел: женщина опередила, объяснив, что в обмен входит еще одна сторона.
– А папаша у его, – продолжала хозяйка, – так тот всегда был забулдыга: что ни день – один глаз поперек. Свекровь моя, царство ей небесное, терпела-терпела, да и померла; тут я поняла, что хватит с меня, сыта по горло. – Она шмыгнула носом, затянула туже поясок халата. – Когда нас разводили, этот сволочь и в суд не явился, как вам это нравится?
Помолчала и добавила:
– А прописан он тут, квартира-то нас обоих. Пойдемте, я ванну вам покажу.
Узкое окно ванной выходило во двор и было целомудренно завешено ситцевой гардинкой.
– Сместитель новый, – гордо объявила Мария.
Карл озадаченно молчал, пока не догадался, что речь идет о смесителе горячей и холодной воды.