В магазине толпился народ. Несколько девушек у витрины выбирали конфеты, в очереди слышались нетерпеливые голоса.
– Лунканс!
Карл обернулся на голос. Зинка; ее только не хватало. Та вытягивала голову и махала ему рукой. Пришлось подойти.
– Я уже думала, ты не придешь.
Карлушка не успел изумиться, потому что Зинка с готовностью бросила в сторону:
– Он занимал.
Повернулась к нему и спросила деловито:
– Ну? Ты чего брать-то будешь?
– Кофе. Вот объясни мне, – начал он, ухватившись за кофейную тему, – какая разница между сортами? Один по четыре пятьдесят, другой по четыре десять. На глаз не различить.
Карл кивнул на два больших стеклянных цилиндра, доверху наполненные коричневыми матовыми зернами.
– Разница будь здоров, – хохотнула Зинка. – Вот выйдем отсюда, тогда объясню. Бери давай, ты же передо мной стоял.
– Нет, я извиняюсь, – раздался за спиной возмущенный голос, – я не помню, чтоб он занимал!
Обладательница возмущенного голоса ткнула Карла вязаным плечом, стараясь вытеснить из очереди. Кто-то неуверенно поддержал, и Карлушка остановился, не успев достать бумажник.
– Ну да, – весело согласилась Зинка, – старожилы не упомнят. Проспали, тетенька!
Протест увял, поддержанный чистосердечным смехом девушек, оторвавшихся наконец от витрины. Одна из них с любопытством посмотрела на Карла, подруги потащили ее к выходу. У двери она оглянулась.
– Вот! – торжествующе заявила Зинка. – А девушки помнят. Особенно хорошенькие.
Когда Зинка с Карлом отходили от прилавка, женщина бросила им вслед:
– Нет, вы скажите: когда он занимал?
Зинка чуть повернула голову и спокойно ответила:
– В феврале.
Из магазина вышли вместе. Зинка с любовной ворчливостью пожаловалась, что «на этих крокодилов зефира не напасешься, ну везде находят, куда ни спрячь», и Карлушка выжидал момент, чтобы попрощаться, когда Зинка взяла его под руку.
– Вот ты меня сейчас кофейком угостишь, а я тебе все объясню про пересортицу. Ну про кофе. Который по четыре пятьдесят и по четыре десять; ты же спрашивал?
Он забыл уже свой вопрос и теперь обрадовался: пересортица так пересортица.
Народу в кафе было не много, выбор скудный: за стеклом лежали бледные бисквитные пирожные и какое-то печенье, твердое даже на вид, в виде шестеренок с кристаллами сахара поверху.
– Тебе что? – спросил он Зинку.
– Мне Катю, – сообщила та, но не ему, а девушке за прилавком. – Катерина сегодня работает?
Девушка нерешительно кивнула.
– Так позови, – сказала Зинка.
Девушка юркнула за плотную занавеску, но тут же вернулась: «Екатерина Сергеевна сейчас будет».
И колыхнулась та же занавеска, отодвинутая пухлой рукой Екатерины Сергеевны, настороженное лицо которой не вязалось с ярко-зелеными веками и перламутровой помадой. При виде Зинки настороженность улетучилась, и лицо осветилось облегчением и счастьем, последовали объятия – настолько дружеские, что белая кружевная наколка на голове Екатерины Сергеевны бесшабашно съехала набок. «А вот сюда, Зинуль, – деловито распоряжалась Екатерина Сергеевна, оправившись от радости встречи, – давайте-ка сюда, лишние стулья уберем», – и теснила Карла к свободному столику, на котором стояла табличка «Служебный».
– Чем угощаешь, Катерина? – Зинка хлопнулась на стул. – Это моей подруги муж, – она кивнула на Карла. – Прямо с работы мужик, учти.
Кто знает, какими яствами мог обернуться понимающий кивок Екатерины Сергеевны, если бы Карл не заверил обеих, что поесть успел, а вот если бы кофейку… Просьба была встречена благосклонно. Никаких обсахаренных шестеренок – на столе появилась нарезанная ватрушка, не менее пышная, чем Екатерина Сергеевна, крохотные, с мизинец, эклеры, и вазочки во взбитыми сливками. Екатерина Сергеевна принесла дымящиеся чашки, и восхищенный Карлушка не мог сообразить, принесенный ли кофе источает аромат или купленный им пакет с зернами.
– Ты давай наворачивай, Катерина молоток. Она хорошая баба, мы когда-то вместе работали, – поощряла Зинка, лениво куснув эклер.
– А ты?
– А я чего, я после работы, – хохотнула та. – Работа у нас с тобой разная, Лунканс.
Прихлебывая кофе, Зинка добродушно рассказывала про своих близнецов, которых ласково называла «крокодилами», сетовала на Толяна, снова ушедшего в рейс: «Не мальчик уже. Я говорю: всех денег не заработаешь, да разве он слушает. Вот скажи: кто прав?».
