За те несколько кварталов, что отделяли Дворец пионеров от филармонии, хор несколько поредел. Олька решила остаться – было любопытно.
Коридор был уже совсем пуст, когда хоровое стадо во главе с Даной Марисовной подбежало к дверям зала. Тетка-контролер в кружевном воротнике неодобрительно вытаращилась на толпу школьников, но Дана Марисовна настойчиво повторяла: «У меня коллектив юных хористов!», напирая на тетку высокой и тугой, как у голубя, грудью с брошкой, и та неохотно отступила в сторону. В глазах у нее, однако, брезжило опасливое сомнение: подростки, ордой ринувшиеся в зал и с азартным гиканьем, несмотря на шиканье Даны Марисовны, ерзавшие по плюшевым сиденьям, больше походили на юных пожарников, чем на хористов. В зале почти не было народу, только скромное количество дам вдовьего вида с программками в руках. Дамы критически осмотрели ворвавшихся школьников и перевели возмущенные взгляды на хормейстера, но в это время занавес поехал в стороны. Свет начал медленно тускнеть.
На сцене оказался рояль, но не такой, как в школьном зале или во Дворце пионеров, а совсем необыкновенный, с двумя рядами клавиш. Из-за кулис быстрыми шагами вышла молодая женщина с высокой прической и в длинном черном платье; за ней – еще одна, постарше, – она несла скрипку. Следом появились двое мужчин: один с флейтой, другой подошел к виолончели (откуда она взялась, Олька проморгала).
В зале стало очень тихо.
Хор не появлялся, зато появилась музыка.
Олька внимательно наблюдала, как флейтист наклонял голову перед тем как коснуться губами флейты, а потом, уже коснувшись, чуть-чуть сгибал ноги в коленях, словно лыжник перед спуском. Виолончелист играл, прикрыв глаза; это было понятно – должно быть, ноты, как и стихи, легче вспомнить именно так. Но над всем этим была скрипка – казалось, она радостно летала от музыки, которая в ней рождалась.
Здесь, в этом зале, не было ни терции, ни доминанты. Были руки женщины за клавесином. Они легко перебегали с верхней «ступеньки» клавиш на нижнюю, словно танцевали.
Неужели музыканты вот-вот кончат играть, унесут инструменты и уйдут, ради какого-то детского хора? Олька скосила глаза. Дана Марисовна слушала музыку, чуть подавшись вперед, и смотрела на сцену. Никакого хора она не ждала, с опозданием поняв, что где-то произошла ошибка, путаница во времени или датах, – какая разница теперь? Пусть дети послушают настоящую музыку. «Это Вивальди», – шепнула она сидящей рядом девочке, и Олька тоже услышала.
Вивальди.
Льдинка на языке, тающая музыкой.
Нерешительная девушка устала, наконец, перекладывать свой вьюн с одного плеча на другое. Дана Марисовна, тоже усталая, распустила хор, и все помчались в гардероб.
Потом была дорога домой. Можно было пойти кружным путем и сказать, что задержали на спевке. Олька миновала Академию художеств, свернула к кинотеатру и приостановилась у входа в солидное заведение. На мраморной доске было выбито золотыми буквами: «Дом политического просвещения». Здесь она частенько пересиживала время, отпущенное на хор. Заведение со строгим названием оказалось самым приветливым убежищем – теплым и надежным, к тому же почти необитаемым. Она тихонько садилась за один из дальних столов и в первое время даже стеснялась включать лампу, пока доброжелательная тетка, расставлявшая книги на полках, не сделала это сама, да еще улыбнулась ободряюще. На лампе был стеклянный матовый абажур, как у бабушки. Стало намного уютней. Никто ни о чем не спрашивал, чего Олька заранее опасалась, и потому клала на стол несколько томов Ленина. На случай обличительного вопроса: «А что ты, девочка, здесь делаешь?» приготовила ответ: «Готовлюсь к политинформации». Иди проверь. Со временем она внимательней оглядела полки и нашла там много полезного: Большую Советскую Энциклопедию, Малую и кучу словарей.
Потянув на себя тяжелую дверь, Олька вошла в читальный зал, но ни раздеваться, ни включать лампу не стала, а, сняв с полки толстый зеленый том, начала листать и быстро отыскала:
«ВЬЮН, а, м. 1. Длинная, юркая рыба. 2. Личинка миноги. 3. перен. Юркий, вертлявый, очень подвижной (о человеке, о животном; разг.)»
