Элизабет возмутилась:
— Почему вы позволяете ему?
— Позволяем? Да мы ничего не можем сделать. Что мы можем? Мы вызываем полицию. Я всегда первая звоню в полицию, когда что-нибудь случается.
Я уже начала задыхаться и обрадовалась, когда Элизабет отвернулась и принялась ставить коробки одна на другую, чтобы освободить место для новой. Раньше у нас не возникало никаких разногласий, но нужно отдать ей должное — её утрата была слишком тяжела. Все, кроме неё, знали, как опасно держать животных по соседству с Петерсоном.
— Взгляните, — сказала она через минуту, пока я раздумывала, уйти мне или попытаться вновь с ней заговорить. Я увидела маленькую коробку с крышкой. Подойдя к чемодану, она поставила на него коробку и сняла крышку.
— Это принадлежало моей матери. Я и забыла, что все это здесь, наверху, — она вытащила маленький хрустальный шар и сдунула с него пыль. Тот сразу будто засветился, но она положила его назад, и я решила, что это был всего лишь отсвет от пыльной голой лампочки, висевшей над нами. Она вынула колоду карт.
— Карты Таро, — произнесла она и стала вынимать другие предметы, один за другим. — Руны. Китайская книга предсказаний. — Она вытащила, по крайней мере, дюжину предметов из маленькой коробочки.
— Знаете, моя мать верила во все это. На дружеских вечеринках она диагностировала по ауре и разговаривала с духами, — в голосе Элизабет послышалась нежность, и мне это показалось очень странным. Для такого человека, как она, сухого и расчетливого, карты Таро, ауры и хрустальные шары не должны были представлять интереса.
— Что это? — спросила я, заглядывая в коробку.
Элизабет достала гладкий голубой камень с белыми и фиолетовыми прожилками, разбегающимися внутри него. Когда она сжала его в руке, мне показалось, что прожилки поменяли положение под ее пальцами и улеглись новым узором от тепла ее ладони.
— Это счётный камень, камень возмездия.
Она встала.
— А что он делает, этот камень? — я имела смутное представление о картах Таро, рунах и других вещах, но о счётном камне никогда не слыхала.
— Такой камень, — повторила она. — Он ведет счет.
— Чему?
Она пристально посмотрела на него. Покрутила в руке. Это был совершенно правильный эллипсоид. С одной стороны проходила толстая фиолетовая жилка, пересеченная более тонкими и извилистыми белого, серого и фиолетового цвета.
— Он ведет счет всему, — сказала она. — Когда счет нарушается, этот камень приводит его в норму.
Она отвела руку с камнем подальше от себя, рассматривая его на свет:
— За все надо платить. И те, кто готовы противостоять злу, могут воспользоваться этим камнем, чтобы восстановить гармонию.
Она положила его в карман рубашки и подошла к окну.
— Конечно, — проговорила она, прижавшись лбом к стеклу, — это всего лишь легенда. Здесь нет ни капли правды. Правда только в том, что кто-то может застрелить твою собаку в твоем собственном дворе и ты не в состоянии ему помешать.
Она проводила меня, включив свет над крыльцом, прежде чем мы вышли из дома. Я взглянула на лужайку. Тени скрыли кровавое пятно там, где лежал Сибой, и я подумала, что нам придется наблюдать его очень долго, огромное темное пятно, похожее на открытую рану, каждый день, пока не выпадет снег, будет напоминать нам о том, что он здесь погиб.
Я оглянулась на Элизабет, думая утешить ее, хотя еще не знала, как, но она не смотрела на лужайку. Ее взгляд был устремлен на улицу. Обычно золотисто-зеленые, ее глаза потемнели, стали почти черными в неверном свете лампочки над крыльцом.
— Как будто ничего особенного и не произошло, — проговорила она.
Я повернулась, и действительно, через три дома от нас, на той стороне улицы, у Петерсона зажегся свет.
— Элизабет, не надо…
Но она уже спустилась с крыльца и пошла по улице. Я последовала за ней, точно попала в центр событий фильма-катастрофы, и не могла остановиться — ноги несли меня дальше.
Она подошла к входу в дом и постучала в железную дверь, как будто наносила визит вежливости. Я осталась во дворе, не желая входить в бледно-желтый круг света от одинокой грязной лампочки над крыльцом. Через несколько минут подошла миссис О’Шейн, ближайшая соседка Петерсона, которая рассказывала в прошлом году, что перестала работать на заднем дворе, когда Петерсон был дома. Он сидел и бросал в нее камешки, и еще говорил, что если она когда-нибудь поставит забор, он его подожжет. Подошел Джон Хороси, отец Келли, и еще двое мужчин. Все стояли молча; даже не было слышно дыхания. Если они чувствовали то же, что и я, то, значит, всем нам хотелось помочь Элизабет. Но Петерсон был злопамятным, он мог превратить нашу жизнь в ад, не преступая закон, а Сибоя все равно теперь не вернуть.
