— От обезьян? — удивленно переспросила Долгорукова.
— Да, Александра Львовна. От обезьян. Не как мы, ведущие род свой от Адама и Евы, а от мартышек, что по деревьям лазают и бананами питаются, — весело заметил Содомов. — Отсюда и отношение к свободе, — добавил он, поглядывая на Ивана, который уже понял, что его возвышенная речь начинает потихоньку превращаться окружающими в нечто шутовское.
Безбородко хотел уже было откланяться, как неожиданно тему подхватил Драчевский.
— А я поддерживаю английского ученого, — громко объявил граф. — Вот только я бы учение его дополнил, добавив в список обезьяньих потомков еще и наших крепостных. Наших мужиков, — намеренно поправился он. — Это же настоящие недолюди! Одним словом, недоразвитые обезьяны. А мы им свободу дали, словно бы уже в просвещенной Европе живем! Я, господа, как вы знаете, долго изволил в Европе жить, везде побывал. И знаете, что я вам скажу? Не стоит Россию Европою делать. Не стоит. В Европу очень хорошо ездить и дышать там воздухом свободы, равенства и братства, — процитировал Драчевский девиз парижских коммунаров. — Но все хорошо до времени. После такой свободы еще лучше вернуться домой, заехать в поместье, собрать мужиков да и выпороть их как следует. Государь решил стать Освободителем? Его право. Вот только никакими казенными откупными не вернешь мне той власти, кою я над своими крепостными имел. Я был для них царем и Богом в одном лице! Я их карал и миловал!
— Селянками, я так полагаю, интересовались, — вставил, похотливо улыбаясь, Содомов.
— Платон Николаевич, — осуждающе покачала головою княгиня, неприятно улыбаясь чему-то.
— Да, пользовал! — гордо заявил Драчевский. — И вообще делал с ними со всеми все, что душе моей было угодно. И тут вдруг у меня такую власть отобрали. Нет, не я один так думаю. Многие. Я вчера разговаривал в клубе, и очень многие члены тоже недовольны изменениями. Думаю, с такими мыслями во многих головах одновременно нашему государю следует ожидать покушения, — неожиданно предположил граф.
Все с испугом посмотрели на хозяина гостиной, сказавшего крамольную фразу. Но тот был слишком взвинчен, чтобы контролировать себя.
Тут дверь в гостиную приотворилась, и на пороге показалась молоденькая горничная, несущая на вытянутых руках большой поднос, уставленный кофейными чашками. Она осторожно вошла в гостиную и бросила долгий взгляд на Драчевского. И тут уж все присутствующие догадались, что между графом и этой горничной что-то есть. Граф замолк, обводя всех взором и понимая, что недостойная его титула связь обнаружена. Да и сама девица внезапно поняла, что господа догадались о ее сношениях с барином, и густо покраснела. От волнения руки ее сильно затряслись, чашки так и заходили ходуном по подносу, а уже через мгновение полетели на пол. Брызги черного кофе разнеслись во все стороны вместе с белыми, как снег, фарфоровыми осколками.
Драчевский подскочил к несчастной горничной и наотмашь ударил ее по лицу.
— Скотина! Не умеешь кофе подать! Скотина!
Горничная сжалась, пряча лицо в ладони и рыдая. Княгиня с восторгом смотрела на наказание, Содомов даже подался несколько вперед, а Лурье, оставив свою равнодушную мину, во все глаза глядел на разыгрывавшееся представление.
Граф до того озлобился и рассвирепел, что подбежал к стене, сорвал висевший хлыст и замахнулся на девицу.
— Что вы делаете! — громко закричал Иван. — Ведь это же позор!
— Что?! — взревел Драчевский, оборачиваясь к молодому человеку.
Он сильно замахнулся, намереваясь обрушить всю свою злобу и ненависть на новоявленного борца за свободу, как вдруг тучу, накрывавшую город, наконец-то прорвало. Ярчайшая молния пронзила ночное зимнее небо над Петербургом, а мгновение спустя сильнейший грохот грома потряс дом. Оконные стекла жалобно задребезжали.
Молния ярко осветила мертвенно-бледное лицо графа, замахнувшегося на Ивана, который просто стоял перед ним, даже не закрывшись рукою от хлыста.
— Да как вы смеете, — только произнес он.
В этот самый момент мирно дремавшая старуха проснулась в своем углу и громко прошамкала:
