В течение семи лет, прошедших с того меджлиса, как ни ширилось царство Тимура, обретая все новую мощь, и как ни гремело имя эмира самаркандского, заслужившего славу несокрушимого завоевателя, повсюду, где ступала нога дервишей Фазла, сотни тысяч людей выходили из повиновения и становились батинитами; многие же укрывались в неприступных горах в ожиданий дня Фазла, когда в городских общинах аснафа выступят батиниты, а горы и скалы обрушатся на тимуридов. Это-то и нужно было Ибрагиму. По его мысли, шейх Фазлуллах уже сделал свое дело, продолжить следовало не ему. Пришедши семь лет тому назад в Ширван обыкновенным шейхом, он именовался ныне шейхом Великой среды (Великая среда - вселенная, термин хуруфитов - ред.), Натигом-оратором, человеком-богом и превратился в объект поклонения не только в странах, стонущих под игом Тимура, но и в самом Ширване среди многочисленного аснафа. Тайная резиденция Фазлуллаха в Баку, так же как и то обстоятельство, что очаг хуруфизма находится в Ширване, ни для кого уже не составляло тайны. То ли по изменническому умыслу, то ли стараниями дервишей-хабаргиров, ходивших по ширванским дорогам без боязни и запретов, до Мираншаха дошла хранимая в строжайшей тайне весть о связях шаха с хуруфитами. Все разговоры сейчас вертелись вокруг этого и могли разрешиться или победой Мираншаха, который, убедив повелителя в измене Ибрагима, придет наконец к долгожданной цели, или торжеством Ибрагима, который должен, как то положено верному союзнику, отправиться навстречу эмиру Тимуру, победоносно возвращающемуся из Багдадского похода, с вескими доказательствами своей вражды к хуруфитам и дружбы и повиновения повелителю.
Над лабиринтом подземных ходов между жилым зданием дворца Голистан ханегой и шахской мечетью простиралась широкая беломраморная площадь. Вечером того дня, когда Амин Махрам сообщил шаху с нарочным о прибытии посла Фазла, Сеида Али, в сопровождении двух товарищей, Ибрагим пересекал эту площадь по направлению к Главным воротам.
Так как был час душевного покоя и близости к аллаху, вся семья и приближенные шаха находились в молельне с высоким куполом, перед михрабом, обращенным к Кыбле. Ибрагим тоже был там, с ними. В голубой мантии поверх белого чекменя и в белоснежной чалме, как положено в часы молитв, он свершал свой вечерний намаз, стоя между шейхом Азамом и кази Баязидом, и сосредоточенно, не пропуская ни слова из суры, произносимой мукеббиром руководителем намаза, слушал и молился. Но мысли уносились к послу Фазла, и в середине службы, сославшись на то, что душа его просит уединения, он покинул молельню, расположенную на первом этаже, и поднялся к себе, в покой уединения. Ханега была построена таким образом, что голос мукеббира, проникая сквозь каменные стены и перекрытия, достигая сводов покоя уединения на втором этаже и эхом отражаясь от них, звучал так же отчетливо, как внизу, в молельне. И когда Ибрагиму случалось, как сегодня, уйти с середины службы, он слушал продолжение суры, поднимаясь по лестнице; окончание же ее повторял, преклонив колена на молитвенном коврике в покое уединения. Ежедневный пятиразовый намаз, по получасу - самое меньшее - каждый, отнимал так много времени, что Ибрагим, когда не позволяли дела, как ни грешно было пропускать, объединял два-три намаза и творил их зараз; порою же, как сейчас, озабоченный делами мирскими, чувствуя отдаленность от всего святого, удалялся на полуслове к себе, в покой уединения.
Среди тайн, ставших явными, одна, пока нераскрытая, особенно заботила шаха. Ее разоблачения он боялся пуще смерти. Амин Махрам - друг Фазла, и Гёвхаршах - первенец и наследник Ибрагима, было одно и то же лицо. Семь долгих лет Ибрагим с особой предусмотрительностью и тщательностью оберегал страшную тайну. Утром, получив сообщение, что Гёвхаршах, не доверяя никому судеб посла и его товарищей, решился лично проводить их во дворец, чтобы уберечь и защитить их своим присутствием, Ибрагим, встревоженный безрассудным риском сына, тотчас отправил гонца, обратно с повелением принцу привести послов во время вечернего намаза, за которым последует час душевного покоя и близости к богу - самый долгий и несуетный час во дворце Гюлистан.
