Я обращаю ваше внимание на роль Михайлова в эпизоде Антимония — Фридлендер потому, что на суде он не давал искренних объяснений, пытаясь сваливать на других, и в этом отношении представляя собою гораздо худшее явление, чем рядом с ним сидящие его товарищи, которые при всей своей неправдивости были правдивее Михайлова. Например, Сенин. Он все же из семи эпизодов признал себя виновным в трех, все-таки почти 50 % правды есть, а у Михайлова я не насчитал и 10 % правды. Может быть, это сделает защита? Пусть попробует…
В деле лаборантов, как я сказал, в сущности говоря, дирижера не было, но это нужно понимать аллегорически, это нужно понимать в том смысле, что их техника была настолько усовершенствована, что ими не нужно было дирижировать. Но здесь были такие маэстро, как Сенин, который, однако, несмотря на всю виртуозность отдельных музыкантов, вдохновлял, организовывал, управлял и объединял всех во всем этом коллективе. Сенина Михайлов называл первой скрипкой. Я уже сказал, что в известном смысле он прав. Он действительно — первая скрипка. Раньше всего позвольте указать, что Сенин — это закоренелый взяточник. Это не просто поскользнувшийся молодой человек, это не просто свихнувшийся с истинного пути человек. Сенин в полном смысле этого слова закоренелый взяточник. Корни его взяточничества уходят далеко в прошлое.
В 1922 году мы встречаем его уже достаточно оформившимся взяточником, свидетелями чего могут выступить те следователи губернского суда, которые проходили на следствии и показания которых имеются в деле. Например, Чарыхов, который указывает, как по одному делу Сенин приходил к нему на квартиру и осмелился предлагать что-то вроде взятки, во всяком случае настолько прозрачно, что Чарыхов на вопрос родителей, кто это, сказал: «Это — мерзавец», о чем он сообщил затем и официально. Затем дальше. На листе 85 тома I у нас имеются показания т. Тиктина, где говорится как раз о деле Набатова. Я здесь прошу, товарищи судьи, также обратить внимание на то, что Сенин приходил к Тиктину по делу Набатова и ясно намекал, что если он посодействует возвращению отобранных у Набатова денег, то он, Тиктин, может на этом заработать. Возмущенный подобным предложением, Тиктин доложил по начальству, что и запечатлено в рапорте. На листе 275 тома V имеются показания еще одного свидетеля — Кирзнера, сообщившего, что он встретил после ареста Сенина т. Тиктина и последний сообщил, что по делу лаборантов, уже находящемуся в производстве Тиктина, Сенин предлагал ему «благодарность».
Таким образом, мы видим, что этот человек запускал свои щупальца в разных направлениях: у Чарыхова дело — пощупаем Чарыхова, у Тиктина дело — пощупаем Тиктина, авось клюнет, авось встретим сочувствие. И он систематически, упорно, методично работал в этом направлении, пока не натолкнулся на Кузьмина, Шаховнина, Михайлова и, в конце концов, на… острие нашего судейского меча. Очень характерно для Сенина, что хотя идеи в его голове не родятся, как в голове Кузьмина, но он умело реализует эти «идеи» и энергично осуществляет другими разработанный план.
Если мы обратимся к преступлениям народных судей — Тевелева и Пахомова, то увидим, что нити от этих преступлений, от этих судей идут к Сенину. Почему нужно посылать именно к Тевелеву или Пахомову, во 2 или 3 отделение? Почему? Потому что, как это показывает целый ряд лиц, Сенин уже договорился с ними. Когда ошибочно дело попадает не туда, куда нужно, не к предупрежденному Пахомову или Тевелеву, и есть опасение, что может получиться недоразумение, кто улаживает это дело? Сенин. Он говорит: «Ничего, я улажу». И улаживает. Разве это не первая скрипка? Разве это не организатор и собиратель этого грязного «коллектива»? Разве эта характеристика не верна? Конечно, она верна, и в этом смысле роль Сенина приобретает большое и своеобразное значение. В течение всего предварительного следствия, которое длилось долго, Сенин упорно борется против истины. Я не хочу ему ставить это в укор: он борется за свою жизнь. А его жизнь и истина разошлись и идут по разным дорогам, — им по одной дороге не итти. Сенин борется упорно. Вы помните здесь на суде его первое выступление, этот пафос почти опереточного премьеру, на высоких нотах пытавшегося протестовать против всего следственного материала, пытавшегося доказывать, что это все клевета на него. Вы помните, как он потом сдал под тяжестью улик, которые падали на него ужасными, страшными ударами, и как потом он кончил — сипло и хрипло, подавленный, морально уничтоженный. Вот посмотрите, — он сидит перед вами, низко опустив голову и закрыв лицо руками. Он теперь уже сдался, сил больше для борьбы у него не хватает. Он побежден. А как он боролся, как пытался нас обмануть, выскочить из петли!
