— Союзники.
— Что, простите?
— Союзники. Присягнувшие на верность Сеятелю.
— Смешно, — жрицы прошлась вдоль телеги, придирчиво оглядела Ильгара. — Впрочем, откуда простому стражу знать разницу между истинным последователем и волком в овечьей шкуре. Ты и сам, наверное, из переметнувшихся? Откуда родом?
— Я - марх, — Ильгар улыбнулся. — Родился в лесу.
— А я родилась в столице. И с молоком матери впитала верность Сеятелю. Для язычников его имя лишь щит, защищающий от гнева истинных последователей. Он дает язычникам еду, дом, свободу и новый мир, а они продолжают втайне поклоняться ложным богам, оставаясь рабами в душе… Но, ничего. Рано или поздно возмездие настигнет каждого лжеца.
Она вынула из мешочка на поясе горсть семян и бросила на порог ближайшего дома.
— Не спорь с ней, сынок, — прошептал воин.
Ильгар впервые встретился с подобным. Неприкрытая ярость, злоба… и все это в довольно приятной глазу обертке. Стражу приходилось видеть множество жрецов, но никогда — столь юных. Вероятно, с возрастом ее пыл угаснет, но Ильгар все равно испытывал острую неприязнь к молодой жрице.
Вскоре тело несчастного пасечника было уложено в телегу и накрыто парусиной. Жрица осыпала мертвеца семенами и довольно грубо отогнала от двуколки плачущую вдову. Затем уселась на козлы и посмотрела на Ильгара:
— Выезжаем прямо сейчас. Если не хочешь догонять нас на тракте — поторопись. Я не хочу ни на миг задерживаться в этом улье язычников. Того гляди еще кого-нибудь в жертву принесут.
— Для жрицы, главной добродетелью которых всегда были доброта и мудрость, ты слишком глупа и озлоблена.
Карие глаза вспыхнули. В них страж увидел пламя, в котором сгорела его деревня.
— Карик! Проучи дурака.
— Карик умнее тебя, девчонка.
Ветеран пожал плечами.
— Мне велено защищать вас, жрица, но стражник, кажись, нападать не собирается.
— Мне надлежит собрать вещи, чтобы потом не глотать пыль на тракте за этой упрямой ослицей.
— Это осел! — воскликнула жрица, но осеклась. Прищурилась. Весь ее гнев обрушился на Карика, но тот стоически перенес все угрозы, обвинения в трусости, и лишь кивал в ответ.
Заскрипев осями, двуколка покатила по дороге. Старик поплелся следом. Соплячка укатила из деревни, не проведя никаких обрядов, не расспросив жителей об убийстве. Ильгар еще некоторое время смотрел им вслед и лишь затем отправился собирать пожитки и седлать лошадь.
Что-то менялось в империи Сеятеля. С его ли подачи или само по себе, но… перемены не нравились стражу. Так же, как не нравились старосте из деревушки Бузина.
Звон железа проникал даже сквозь каменные стены. Это не был звук молота по наковальне, хотя и очень походил на него. Такой же ритмичный, размеренный, но более хлесткий, заставляющий вибрировать сердце, а руку тянуться к оружию. Звон, рождаемый не жизнью, а смертью.
Утро.
Очередное утро нового дня. Пора вставать. Кто-то уже работает в кругу, а Ная все не в силах разорвать паутинку дремы, сберегавшую воспоминание о ночи.
Какая это была ночь!
Они сидели с Радкуром на вершине Мудреца, несшего их подобно огромной каменной птице над просторами тьмы, а над головой сверкал россыпью самоцветов небосвод. Такой близкий, что, кажется, протяни руку — и зачерпнешь горсть сияющих драгоценностей. И девочка-ящерка в душе колдуньи попискивала от счастья, растворяясь в волшебстве этой ночи, в голосе находящегося рядом мужчины, рассказывающего про созвездия, в его глазах, в которых те самые звезды отражались.
Пригревшись в объятиях Скорняка, она не заметила, как уснула. Последнее, что сохранилось в памяти, это наброшенный ей на плечи плащ и коснувшиеся теплым дуновением три слова: «Спи, моя девочка». Или это уже ей приснилось? Колдунья раскрыла с неохотой глаза. Ее коморка. Привычная и столь же пустая. Неужели от самого Мудреца нес спящую на руках? Подтянула к носу подушку, понюхала. Надежда не оправдалась. Радкуром та не пахла. Значит, ушел сразу, не ждал утра. Только плащ оставил, решил не тревожить.
Ная поднялась с лежанки, как была в плаще Скорняка, вышла во двор.
Звон оружия привлек не только ее. Еще несколько привратников неподалеку следили с интересом за бойцами в кругу. Поединщики стоили друг друга. Оба поджарые, гибкие, ловкие. Мышцы так и играли на руках и обнаженных по пояс телах. Поступь легка и стремительна. Они кружили, взлетали, перекатывались, налетали ураганом и отступали тихой волной. Мечи плясали в их руках, шелестели ветром, жужжали шмелями. Уследить за движением клинков, плетущих сложную вязь узоров, порой становилось невозможно. Это не было боем. Это напоминало волшбу, творимую сталью. Ная завистливо вздохнула. Ей никогда не научиться столь искусно владеть мечом.
