Судьба моя сгорела между строк - страница 43

Шрифт

Интервал

Однако осенью 1946 перед самым выходом тиража книги из типографии появилось роковое для советской культуры постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Дирекция издательства решила заморозить выпуск сборника (уже прошедшего редакторскую цензуру), чтобы не навлечь на себя и на автора гнев советских идеологов. На форзаце переплетенных листов Тарковский напишет: «Последняя сверка с машины. Книга напечатана не была — по требованию редакции после постановления об Ахматовой и Зощенко». Печать была остановлена, книга заматрицирована и оставлена до лучших времен. Есть свидетельство Льва Горнунга, что Тарковский был даже рад, что издательство отложило печать книги. У него была надежда, что гроза пройдет. Однако время шло, а потепление не наступало. И матрицы книги были уничтожены. Надежд на диалог с читателем у Тарковского уже не оставалось…

* * *

В ряду послевоенных стихов особенно значительным можно считать стихотворение 1946 года «Порой по улице бредешь…». «Бессмысленная жажда чуда», ожидание его становится стихотворением — значит, в творчестве заключается смысл жизни поэта. (Через много лет, в цикле «Пушкинские эпиграфы» Тарковский «на склоне горчайшей жизни» поспорит с самим собой: «Боже правый, неужели / Вслед за ним (За Пушкиным. — М. Т.) пройду и я / В жизнь из жизни мимо цели, / Мимо смысла бытия?»)

«Порой по улице бредешь…»

Порой по улице бредешь —

Нахлынет вдруг невесть откуда

И по спине пройдет, как дрожь,

Бессмысленная жажда чуда.

Не то чтоб встал кентавр какой

У магазина под часами,

Не то чтоб на Серпуховской

Открылось море с парусами,

Не то чтоб захотеть — и ввысь

Кометой взвиться над Москвою,

Иль хоть по улице пройтись

На полвершка над мостовою.

Когда комета не взвилась,

И это назовешь удачей.

Жаль: у пространств иная связь,

И времена живут иначе.

На белом свете чуда нет,

Есть только ожиданье чуда.

На том и держится поэт,

Что эта жажда ниоткуда.

Она ждала тебя сто лет,

Под фонарем изнемогая…

Ты ею дорожи, поэт,

Она — твоя Серпуховская,

Твой город, и твоя земля,

И невзлетевшая комета,

И даже парус корабля,

Сто лет, как сгинувший со света.

Затем и на земле живем,

Работаем и узнаем,

Друг друга по ее приметам,

Что ей придется стать стихом,

Когда и ты рожден поэтом.

1946

* * *

В послевоенные годы рухнула надежда народа — победителя фашизма, на смягчение сталинского режима. Миллионы людей продолжают пополнять лагеря, продолжают исчезать люди из окружения Тарковского. Арсений Александрович не принимал стандартную формулу осторожных мещан — «не вижу, не слышу, ничего не говорю». «Не понимаю, как не арестовали Арсения, — вспоминала Мария Ивановна, первая жена Тарковского. — В молодые годы он был вызывающе смелым и ярким!» Господь отвел беду от человека, написавшего стихи, за которые он мог лишиться жизни.

«Мне стыдно руки жать льстецам…»

Мне стыдно руки жать льстецам,

Лжецам, ворам и подлецам,

Прощаясь, улыбаться им

И их любовницам дрянным,

В глаза бескровные смотреть

И слышать, как взывает медь,

Как нарастает за окном

Далекий марш, военный гром

И штык проходит за штыком.

Уйдем отсюда навсегда.

Там — тишина, и поезда,